Александр Башлачев
...СЕМЬ КРУГОВ БЕСПОКОЙНОГО ЛАДА
После долгих уговоров и объяснений Александр Башлачев, наконец, согласился записать свои песни в одной из студий ВГИКа. Все было готово для съемок, но как на грех накануне в студийном павильоне возник пожар, и запись пришлось отложить. Вечером следующего дня Саша уехал в Ленинград. А вскоре оттуда пришло трагическое известие: Башлачев выбросился из окна восьмого этажа. И сразу же вспомнился короткий эпизод нашей давней встречи — на вопрос: «А чего же собственно ты хочешь?» — он с улыбкой ответил: «Я хотел бы быть ветром...»
«Талант всегда пробьет себе дорогу» — такая формула стала широковещательной, оптимум ни к чему не обязывающей. Но мне думается, талант и не должен уметь пробиваться. Конечно, иногда эти качества совмещаются и художник вынужден быть бойцом. Но сколько талантов загублено в давке...
читать дальшеА. Башлачев тоже никогда не пытался пробиться, напечататься, записаться на фирме «Мелодия», можно сказать, что он был равнодушен к официальному успеху. Ответным равнодушием платили ему органы культуры, издательства, студии грамзаписи, радио, кино, телевидение. «Непрофессиональный» автор (как Б. Гребенщиков, М. Науменко, Ю. Шевчук...) просто не укладывался в существующие структуры, многочисленные положения, инструкции. Но, к счастью, научно-техническая революция XX века создала возможность для широкого распространения аудио-средств, магнитофоны (пусть с худшим, чем на профессиональных студиях качеством) обеспечили тиражирование любительских записей. Возникла парадоксальная ситуация, при которой ни разу не переданные по радио, не показанные по телевидению произведения и их авторы становились известными в стране и за ее пределами.
Так же спокойно вошел в контекст нашей культуры А. Башлачев. Сегодня сохранились его записи на магнитофонных катушках, где слышен живой голос, с болью, сомнениями, страстью сказавший о нас с вами, о нашем времени и нашей жизни. Остались фотографии, нередко плохие по качеству, слабые, непрофессиональные по технике видеозаписи. Осталось и чувство щемящей боли, неясной вины, любовь и тайна его смерти.
Александр Башлачев родился в Череповце. Окончил Уральский университет, факультет журналистики. Учась в университете, играл с местными рок-группами. Написал несколько песен для свердловской группы «Наутилус Помпилиус», тогда еще никому не известной. (Магнитоальбом «Али-баба и сорок разбойников», 1982.)
После окончания университета начал работать в череповецкой газете «Коммунист». Через полгода оставил место службы, отдавая все силы сочинительству и выступлениям на концертах. Жил в Ленинграде и Москве, ездил с гитарой по стране.
А. Башлачев поразительным образом совмещает в своем творчестве традиции русской поэтической мысли, фольклорные корни и современные новации в части содержания и формы. Он одновременно документален и художествен. Метафора в его сочинениях возникает из сочетания фактов и деталей. В его песни нужно вживаться. Это целый космос, имеющий множество оттенков, голосов, ведущих диалог друг с другом и слушателем. Поражает дар Башлачева простыми словами сказать о многом, о вечном и глубоко личном, почти интимном.
Образ часто возникает между строк. Отсюда несколько планов, слоев, кругов. Первый круг — буквальный, вещественный и зримый. Его строки, как картины, отпечатываются в сознании, они имеют звук, свет и цвет. И все это словно движется в пространстве, где меняется местность, где живое дается через внутреннее состояние.
Звенели бубенцы
И кони в жарком мыле
Тачанку пронесли навстречу целине
Тебя, мой бедный друг, в тот вечер ослепили
Два черных фонаря под выбитым пенсне...
(«Петербургская свадьба»)
Второй круг, можно сказать, философский, но возникающий на сетке тончайших ассоциаций.
Сегодня город твой стал праздничной открыткой,
Классический союз гвоздики и штыка.
Заштопаны тугой, суровой, красной ниткой
Все бреши твоего гнилого сюртука.
(«Петербургская свадьба»)
Многомерность, неоднозначность поэтики А. Башлачева характерны для искусства XX века. Монолог у Башлачева всегда направлен на отклик, на ответную реакцию. Автор не навязывает слушателю свое отношение, а ставит его перед загадкой, заставляет размышлять, понимать и чувствовать художественный образ.
По тетрадям А. Башлачева можно проследить процесс поисков структуры, темпо-ритмической интонации будущей песни. Некоторые строки пропускаются, отсутствуют слова, рифма свободно гуляет сверху вниз. А следующий вариант, на другой странице более полный, измененный. Почти ничего не зачеркивается, песня словно проявляется на бумаге, проступает как изображение на фотографии. Кажется, что в стихотворных строчках он уже слышал, «видел» музыку. Ноты от знал, но песен своих не записывал никогда.
Работа над музыкой и стихами шла постоянно. На концертах он пел и играл по-разному, все время искал новые ритмы, новые музыкальные фразы. Случались и такие концерты, которые он тяжело переживал, но никогда, никому ни при каких обстоятельствах не жаловался и не винил публику. Правда, непонимание своих песен воспринимал мучительно, с болью, но сжигая обиды, принимался за новые. Он хотел быть понятым, что бы ни говорили сейчас по этому поводу.
Чтобы убедиться, что стихи и музыка слиты в едином образе, достаточно услышать песню «Абсолютный вахтер». Это вальс, но не беспечный и сентиментальный, а страшный, трагичный, безысходный и ассоциируется с механической, регламентированной схемой — жесткой, тупой и агрессивной. Вальс становится символом определенной эпохи, документом своего времени. Здесь проявляется дар А. Башлачева обнажить сущность вещей. Патефон не просто старый, а пожилой «... собирает иглой ностальгический вальс». «С» на конце фразы растягивается, слышно шипение иглы, и возникает осязаемый художественный образ.
Отечественная рок-музыка многим обязана литературе. С самого начала своего рождения на нашей почве она шла от мощной литературной традиции, впрочем, как и классическая русская музыка XIX века. Поэтому такое колоссальное значение в нашей формирующейся рок-традиции имеет текст, литературное содержание. Надо отметить, что творчество Тютчева, Хлебникова, Блока, Брюсова, Маяковского, Ахматовой, Цветаевой, Пастернака, Заболоцкого... влияло и продолжает влиять на поэтическую основу рок-музыки. Что же касается музыкальных истоков, то была принята форма и освоена техника западной модели рок-музыки, разумеется, сначала через подражание.
Наши рокеры, если так можно сказать, шли тем же эволюционным путем, что и музыканты XIX века. Но путь этот мог бы быть более плодотворным, если бы с самого начала рок-музыку признали официально. Фактически отечественный рок был допущен на сцену, принят средствами массовой информации совсем недавно. Правда, далеко не всеми.
Любой авангардизм лишает устойчивости традицию и создает художественную новацию. Но чтобы создать новое, необходимо знать, что ломаешь, или вернуться к забытой, прерванной традиции. Башлачев сочинял поразительные по глубине и силе песни, уходящие корнями в языческую культуру Древней Руси. Некоторые композиции, например «Егоркина былина», звучат словно заклинание, наговор» Но сюжет былины включает в себя не только «преданья старины глубокой», а и мифологемы, идущие от реалий уже XX века. Так в шатрах, стоящих над рекой, в тереме, вышитых черным крестиком на цыганской шали, появляются космонавты, популярные артисты. Но «эклектика» здесь оправдана. Башлачев не разрывает связь времен, он осознает непрерывность исторического процесса, живую «сцепляемость» событий и фактов.
Любопытная деталь — Саша всегда носил на шее колокольчики. На концертах они вторили гитаре, дополняя выступление различными смысловыми оттенками. То они были бубенцами коней, то это были колокола славы, то... «да что там у тебя звенит, какая мелочишка.»
Лес, огонь, вода, дым, ручей, поле... — составляющие образы космогонической структуры художественного мира, озвученного и одушевленного гитарой и звоном колокольчиков. «Небо над нами — это колокол без языка. Раньше язык был, но теперь небо пустое, и мы — рассыпанные по полю колокольчики...» — так объясняет А. Башлачев свою программную вещь «Время колокольчиков», ставшую гимном рок-движения.
Долго шли зноем и морозами.
Все снесли и остались вольными.
Жрали снег с кашею березовой.
И росли вровень с колокольнями.
Если плач — не жалели соли мы.
Если пир — сахарного пряника.
Звонари черными мозолями
Рвали нерв медного динамика.
Что ж теперь ходим круг да около
На своем поле, как подпольщики?
Если нам не отлили колокол,
Значит, здесь время колокольчиков.
Загремим, засвистим, защелкаем!
Проберет до костей, до кончиков.
Эй, братва! Чуете печенками грозный смех
Русских колокольчиков?
И пусть разбит батюшка Царь-колокол.
Мы пришли. Мы пришли с гитарами.
Ведь биг-бит, блюз и рок-н-ролл
Околдовали нас первыми ударами.
И в груди — искры электричества.
Шапки в снег — и рваните звонче.
Свистопляс! Славное язычество.
Я люблю время колокольчиков.
Увы, сегодня колокольчики Башлачева умолкли. Друзья поэта собираются организовать ежегодный фестиваль имени А. Башлачева. Рок-группы готовы перечислить деньги на издание его книги стихов. Фирма «Мелодия» собирается выпустить пластинку. Бум уже начался. Обидно, Слишком поздно...
Короткую жизнь — семь кругов беспокойного лада
Поэты идут... и уходят от нас на восьмой...
М. МЕЛЬНИЧЕНКО
"Музыкальная Жизнь" №18'1988
САША
«Святых на Руси — только знай — выноси».
Александр Башлачев (27 мая 1960 — 17 февраля 1988)
Мы никогда больше не увидим маленького, робкого человека со смешной прядкой русых волос на лбу, с пронзительным взглядом голубых глаз. Его плечи не выдержали груз тревог, забот, страхов и страстей. Он сделал выбор.
Он ушел сейчас, когда, казалось бы, распахнуты окна и сломаны заборы: пиши, пой, живи. Его смерть не только наше горе, но и наша вина: почему же не уберегли? Рок, демократический жанр, не знает табели о рангах, чинов и званий, поэтому положение художника здесь трудно определить одним словом — но ясно, что Башлачев был не просто «одним из лучших». Мы уверены: почти все, что написано мало-мальски стоящего о советской рок-культуре, не более чем развернутый комментарий к одной-единственной небольшой Сашиной песне — «Время колокольчиков». Можно исписать тысячу страниц, но к этим строчкам не добавишь ничего нового. Удивительно, что человек, сумевший выразить дух и смысл рока в нашей стране, оказался причастен к нему по какой-то совершенно непостижимой логике судьбы. Журналист, выпускник Уральского университета, поэт.
Он сделал решительный шаг и из благополучного журналиста превратился в бродячего музыканта — «из города в город, из дома в дом, по квартирам чужих друзей...», как пел его друг Борис Гребенщиков. Напомним, что на дворе стоял не 88-й, а 84-й — самый мрачный для рока год: процесс «Воскресенья», процесс «Браво»... Оттепель никто и не предвидел (кроме, может быть, самого Саши — «а под дождем оказались разные, большинство-то — честные, хорошие...»), и звание рок-музыканта в сочетании с Сашиной привычкой называть все и всех своими именами сулило отнюдь не рекламу в печати и не гастроли за рубеж.
Он пел сначала по квартирам и подвалам, а потом, когда стало «можно петь», — на знаменитых фестивалях: Ленинградском, Черноголовском, на концерте в честь создания Всесоюзной рок-федерации в Свердловске... До самого последнего времени не соглашался записывать: «мы к этому еще не готовы» — да так и не успел. Хотя, случалось, выходил на сцену в составе импровизированного трио с Костей Кинчевым и Славой Задерием. Создал за эти считанные годы около пятидесяти песен, хотя некоторые — «Ванюша» или «Егор Ермолаевич» — песнями не назовешь, жанр этот пока не имеет названия, но каждая из «больших» вещей Башлачева содержит в себе целый философский мир, как эпические поэмы древности. Саша был человеком, абсолютно чуждым всякой пустой суете, сопровождающей творчество. Он нуждался в деньгах, но выступал не там, где больше заплатят, а там, куда приглашают симпатичные и близкие по духу люди. Он искренне радовался, встречаясь со слушателями, но никогда не стал бы «пробиваться» в престижные залы, в международные шоу, на телеэкран. Подчеркиваем — он не избегал всего этого, он просто был ВНЕ, абсолютно естественно и искренне, может быть, лишая себя каких-то сиюминутных выгод, хотя, «мертвякам припарки, как живым медали...».
Он говорит: вот вы думаете, что вы хорошие, но это оттого, что давно не гляделись в зеркало. Я ставлю его перед вами — «станут страшным судом по себе вас судить зеркала». Смотрите и кайтесь. Покаяние приведет вас к очищению, очищению через страданье. Саша любит людей. Он поет для того, чтобы сделать их лучше, чище. «Положи меня в воду, научи меня искусству быть смирным», — говорит Б. Гребенщиков. Положите меня в грязь и пот, кровь и стоны — не для смирения, но для бунта — так у Башлачева. Мы пишем о нем в настоящем времени, потому что он все еще поет:
«Перегудом-перебором
Да я за разговорами
не разберусь,
Где Русь, где грусть.
Нас забудут, но не скоро,
А когда забудут, я опять
вернусь».
Илья СМИРНОВ,
Марина ТИМАШЕВА
"Сельская Молодежь" №1'1989
ОДИН ИЗ НАС
Кажется, сегодняшняя жизнь уже не оставляет места для экстраординарного. Чудеса, пророки и титаны духа принадлежат прошлому, а мы довольствуемся НЛО и полумифическими эстрадными звездами. Конечно, существует прекрасное современное искусство, но и оно легко поддается рациональному восприятию. Александр Башлачев — исключение. Он, пожалуй, единственный, кто пытался поднять ущербную музу рока вровень с русской культурной традицией. Или наоборот — кто связывал богатство русского духа с больным нервом рок-культуры...
Сентябрь 1984 года. Разгар очередных гонений на рок. в Череповец меня вытащил Леонид Парфенов — молодая «светлая личность» вологодского областного ТВ. Едва мы провели либеральный диалог, не исключавший права рока на существование (и вскоре заклейменный местным писателем Беловым как очередная «вылазка»), в студию пришел друг Лени, Саша Башлачев. Невысокий, худой, умеренно длинноволосый, с плохими, как у большинства обделенных витаминами северян, зубами и светлыми, восторженными глазами. Одет он был в те же вещи, что я видел на нем и спустя годы: черную кожаную курточку и джинсы. Плюс рубашка-ковбойка. Не могу сказать, что он сразу произвел сильное впечатление: обычный любитель рока. Сразу же стал расспрашивать о Гребенщикове, назвавшись его большим поклонником... Парфенов остался на службе, а мы пошли гулять по мрачноватому, будто расчерченному по линейке, Череповцу. Дома в Череповце скучные, постройки 30—50-х годов, но весело раскрашенные — чтобы не совсем походить на казармы, наверное. В одном из таких домов, ярко-голубом, Башлачев снимал комнату. Мы сидели там, слушали «ДДТ», и он мне немного рассказал о себе. Двадцать четыре года, родом из Череповца, окончил факультет журналистики Уральского университета в Свердловске, работает сейчас корреспондентом районной газеты «Коммунист». Раньше писал тексты для местной группы «Рок-сентябрь»... Увы, знакомая печальная история: вконец истосковавшись в глуши и безвестности, «Рок-сентябрь» послал свои магнитофонные записи на русскую службу «Би-би-си», и диск-жокей Сева дал их в эфир. Радость в Череповце была недолгой: музыкантов вызвали «куда следует» и запретили играть рок. Лидер группы Слава Кобрин уехал в Эстонию, где по сей день играет на гитаре блюз в «Ультима Туле», остальные рассеялись по ресторанам. Эта удачная акция дала право кому-то из Отдела культуры произнести знаменитые слова: «У нас в Череповце с рок-музыкой все в порядке — у нас ее больше нет».
Он продолжал писать стихи, а в мае 84-го, во время II Ленинградского рок-фестиваля, купил гитару и стал учиться на ней играть. Накопилось у него полтора десятка песен. Мы договорились, что он их споет вечером у Лени Парфенова.
Тот вечер... Мы сидели втроем. Башлачев нравился все больше — в нем не было тягостной провинциальности, не надо было с ним сюсюкать, сдерживая внутреннюю зевоту. Гитару он взял, когда было уже поздно. Извинился, что плохо играет. Мне не показалось, что он очень стеснялся, самоуверенным тоже не был. Вообще пел очень естественно, иногда только со спокойным любопытством поглядывал на нас.
Всего он спел пятнадцать песен — и не могу сказать, что все они были шедеврами. В основном это были ироничные или лирические зарисовки «из молодежной жизни», слегка напоминавшие его же тексты для «Рок-сентября». Написанные прекрасным языком и точные по наблюдениям, они могли бы украсить репертуар любого рок-барда. Было там и несколько «повествовательных» баллад, совсем традиционных, но построенных на блестящих метафорах, раскрывавшихся, как в рассказах О'Генри, в последних строчках.
Из этих, «ранних», песен Саши Башлачева мне тогда больше всех понравились три. Непутевый рок-н-ролльный гимн «Мертвый сезон» (или «Час прилива»). Затем «Поезд № 193», чаще именуемый в народе «Перекресток железных дорог», — перехватывающая дыхание, отчаянная песня о любви. «Любовь — это солнце, которое видит закат... Это я, это твой неизвестный солдат». Наконец, «Черные дыры» — самая первая, по словам Башлачева, написанная им песня. И самая простая — но его судьба уже закодирована в ней:
«Хорошие парни, но с ними
не по пути.
Нет смысла идти, если главное —
не упасть.
Я знаю, что я никогда не смогу найти
Все то, что, наверное, можно
легко украсть.
Но я с малых лет не умею стоять
в строю.
Меня слепит солнце, когда я смотрю
на флаг.
И мне надоело протягивать вам свою
Открытую руку, чтоб снова пожать
кулак».
Музыка, к большому удивлению Саши, понравилась тоже, она была и грациозно-мелодичной, и ужасно страстной — короче, не занудные переборы.
В этот же вечер он впервые «на людях» спел «Время колокольчиков» — песню, ставшую потом символом русского рока. Для Саши Башлачева это был прорыв, изумивший его самого. Прорыв из интеллигентного мира «городского фольклора» в буйный, языческий простор русской образности. По этой территории еще не ступала нога ни бардов, ни рокеров.
Он пел в темпе рванувшей удила тройки, и казалось, будто пена летит со сведенных надрывом губ:
«...Век жуем матюги с молитвами.
Век живем — хоть шары нам выколи.
Спим да пьем — сутками и литрами.
Не поем — петь уже отвыкли.
Долго ждем. Все ходили грязные.
Оттого сделались похожими,
А под дождем оказались разные.
Большинство — честные, хорошие.
И пусть разбит батюшка Царь-колокол,
Мы пришли с черными гитарами.
Ведь биг-бит, блюз и рок-н-ролл
Околдовали нас первыми ударами.
И в груди — искры электричества.
Шапки — в снег, и рваните звонче-ка
Рок-н-ролл — славное язычество,
Я люблю время колокольчиков».
(Стихи приводятся в первоначальной редакции. Позднее автор кое-что в них изменил. — А. Т.)
Я сказал, что ему надо поскорее ехать с гитарой в Москву и Ленинград: песни там примут «на ура»... Башлачев слушал это все с детским, обрадованно-недоверчивым выражением лица. Леня Парфенов не без иронии его подбадривал... Спустя пару лет Саша рассказал мне, что возвращался домой той глухой ночью, распевая песни, подпрыгивая и танцуя — как в кино иногда показывают очень счастливых людей.
С тех пор в Череповце я не был ни разу, но часто вспоминал эти места, задаваясь вопросом: этот ли «глубинный», бедный и в то же время немного идиллический русский Север сформировал творчество Башлачева? Думаю, что повлиял, несомненно. Но нельзя сказать, что он «весь оттуда» — как, скажем, «певец края» Николай Рубцов. К творчеству Рубцова и вообще всему «северному» пафосу он относился очень спокойно и никогда, по крайней мере в моем присутствии, не выказывал гордости за свое «глубиночное» — в противовес «гнилым» столицам — происхождение. Более того, мне кажется, что ему было очень скучно, даже тягостно на своей «малой родине», В последние три года жизни ему фактически было негде жить — но лишь в самых отчаянных, тупиковых ситуациях он ехал домой, в Череповец или деревню Улома, да и то не выдерживал там подолгу. Хотя мать и сестру очень любил.
Итак, спустя несколько недель он приехал в Москву, остановился у меня, и каждый вечер мы шли к кому-нибудь в гости, где Саша Башлачев давал концерт. Его самое первое московское выступление состоялось на старой арбатской квартире Сергея Рыженко, бывшего скрипача «Последнего шанса» и «Машины времени», замечательно талантливого парня. Саша привез несколько новых песен: две большущие бытовые баллады, доводившие слушателей до истерического хохота, и четыре серьезные вещи, в разной тональности и с разных точек зрения говорившие об одном и том же:
«Если забредет кто нездешний —
Поразится живности бедной,
Нашей редкой силе сердешной,
Да дури нашей злой — заповедной.
Выкатим кадушку капусты,
Выпечем ватрушку без теста.
Что, снаружи все еще пусто?
А внутри по-прежнему тесно...
Вот и посмеемся простуженно.
А об чем смеяться — не важно.
Если по утрам очень скучно,
То по вечерам очень страшно.
Всемером ютимся на стуле,
Всем миром — на нары-полати.
Спи, дитя мое, люли-люли!
Некому березу заломати».
Были еще «Зимняя сказка», «Прямая дорога» и «Лихо». «Лихо» он пел еще злее и азартнее, чем «Время колокольчиков», а играл так быстро, как только успевал менять положение пальцев, беря аккорды. Эта песня так и осталась самым «яростным» из его сочинений.
«Ставили артелью— замело метелью.
Водки на неделю — да на год похмелья.
Штопали на теле. К ребрам пришивали.
Ровно год потели, да ровно час жевали».
Это лишь один из девяти куплетов. Остальные не хуже. Удивительно, как много он успевал писать. Однажды, в этот первый приезд, я посоветовал ему пойти к Александру Градскому, исполнителю замечательного цикла «Русские песни», и спеть ему «Колокольчики» и «Лихо». На Башлачева встреча, кажется, большого впечатления не произвела. Строго говоря, метр выдворил его восвояси минут через двадцать. Я позвонил Градскому узнать его мнение. Тот начал, естественно, с того, что и играть и петь парень совершенно не умеет... Но стихи хорошие! «Трудолюбивый малый, — сказал Градский. — Я представляю себе, как он подолгу сидит над каждой строчкой. Работа со словом, конечно, ювелирная» — «Насколько я знаю, он пишет все очень быстро...» — «Да ладно тебе! Быть не может. Тогда он просто гений». — И Градский от души расхохотался в трубку... Хотя был недалек от истины.
Башлачев говорил, что песни буквально «осеняли» его, да так внезапно подчас, что он едва успевал их записывать на бумагу. Более того: смысл некоторых образов, метафор, аллегорий бывал ему самому не сразу понятен — и он продолжал расшифровывать их для себя спустя месяцы после написания.
Московский дебют прошел триумфально. Башлачев поехал в Ленинград, где тоже имел успех. Оттуда в Череповец — но только для того, чтобы уволиться из газеты и попрощаться с родственниками.
Песни Саши Башлачева становились все лучше. В свое второе московское турне — где-то в январе — феврале 85-го — он привез «Мельницу», «Дым коромыслом», «Спроси, звезда» и «Ржавую воду». Спустя еще пару месяцев — «Абсолютный вахтер» и «Все от винта!». «Вахтер» — самая «лобовая», «политическая» песня Башлачева. Когда он ее исполнял, всех просили выключить магнитофоны: боялись стукачей. Эта песня об ужасе тоталитаризма.
Впрочем, не от боязни «засветиться», а по совсем другой причине Башлачев очень редко пел «Абсолютного вахтера». По этой же причине он вскоре почти перестал исполнять сатирические «Подвиг разведчика» и «Слет-симпозиум», несмотря на их популярность. Дело в том, что политика, быт, все «приземленные» материи интересовали его все меньше — и в жизни, и в стихах. «Надоело ерничество... Глупость это все», — говорил он. Медленно, но верно из его песен «выдавливались» два качества: ирония и бытовая конкретность...
Лето — осень 85-го. Мне кажется, это был пик его вдохновения. Сначала он написал «Посошок» — похоже, самую любимую свою песню, увенчанную печальной формулой, применимой и к нему самому, — «Ведь святых на Руси только знай выноси»... Затем впервые исполнил загадочную былину о Егоре Ермолаевиче, завораживающую, темную, не похожую ни на что. Наконец, «Ванюша», OPUS MAGNUM Башлачева. Это песня, точнее, маленькая былина, не столь эффектная с точки зрения стихосложения, но наделенная исключительной силой. Ее воздействие на слушателей точно определяется словом «катарсис». Он совершенно забывался, как и все мы, кто его слушал, и лишь когда заканчивалась песня, видели, что вся гитара в брызгах крови. Он раздирал пальцы. Это банальная метафора, но он действительно раздирал и всю свою душу. Это могло бы быть страшно — как все, что происходит за гранью человеческого напряжения, — если бы не было так свято и возвышенно. «Ванюша» — это песня о русской душе. К сожалению, когда говоришь, о чем песни Башлачева, часто приходится прибегать к «пафосным», девальвированным едва ли не до уровня кича понятиям, вроде «русская душа», «вера и надежда», «любовь и смерть», «духовная сила»... Конечно, это не Сашина вина. Напротив, он один из немногих, кто взял на себя смелость и сказал в роке истинное слово об этих вечных, но затертых ценностях.
Примерно об этом еще одна его песня, написанная тогда же, «На жизнь поэтов». Песня о нем самом и его судьбе:
«Пусть не ко двору эти ангелы — чернорабочие.
Прорвется к перу то, что долго рубить топорам.
Поэты в миру после строк ставят знак кровоточия.
К ним Бог на порог — но они верно имут свой срам...»
Башлачев выслушивал десятки, сотни восторженных комплиментов, и не только от полуподпольных богемианцев, но и из уст знаменитых поэтов, влиятельных литературных критиков, секретарей творческих союзов «Пусть никто не топчет Ваше небо», — надписал Саше свою книгу «Прорабы духа» Андрей Вознесенский, перефразировав строчку из «Лиха» — «Вытоптали поле, засевая небо»...
Что ж, небо его, пожалуй, никто и не топтал, порхать пташкой божьей не запрещалось. Никто не клеймил его, как «идеологического диверсанта», «хулигана с гитарой», «опасного клерикала» и т. п. Кстати, почти наверняка, выйди он «в свет» на год-полтора раньше — быть бы ему арестованным за «нелегально-концертную» деятельность.
Все «престижные» выступления Саши Башлачева имели своей главной целью помочь ему хоть как-то зацепиться за мало-мальски «официальную» культуру — скажем, напечатать стихотворение в прессе или получить заказ на песни для спектакля. Это означало бы и доступ к более широкой аудитории, и определенную степень защищенности — гражданской и материальной. Не могу сказать, что Башлачев вожделел официального признания, однако и своим «подпольным» уделом он вовсе не кичился. Общественный и художественный статус просто не был для него «кардинальным вопросом», но надежда на какое-то движение, новые возможности была.
Однако сбыться ей не было суждено. Шли концерты — в том числе и в «Литгазете», и в Театре на Таганке, — а Башлачев так и оставался «не ко двору».
...В Сибири ему страшно понравилось: он говорил, что ощутил там невероятный прилив «позитивной» энергии и радости. Той же осенью в Свердловске у него родился сын. Саша сочинил множество песен в эту пору — «В чистом поле», «Тесто», «Верка, Надька и Любка», «Как ветра осенние», «Случай в Сибири» и другие, всего примерно десять. Светлые, исполненные надежды, даже умиротворенные — настолько, насколько Башлачев вообще мог быть умиротворенным. Короче, песни о любви. Он говорил, что самую нежную из них, «Сядем рядом», написал после того, как однажды ночью ему приснилась девушка: «Я знаю, что это была сама любовь»... Тогда же он написал триптих — посвящение Высоцкому — еще одну песню о поэтах, заканчивающуюся словами: «Быть — не быть? В чем вопрос, если быть не могло по-другому».
В январе сын умер. Весной 86-го Саша Башлачев написал последние известные нам песни. Их четыре: «Когда мы вместе», «Имя имен», «Вечный пост», «Пляши в огне». В это время Башлачев увлекся магией русских слов: он искал их корни, созвучия и через них — истинный, потаенный смысл речи. Все его последние песни — удивительная игра слов, но не формальная, а совершенно одухотворенная.
«Имя имен
Да не отмоешься, если вся кровь —
Да как с гуся беда и разбито корыто.
Вместо икон
Станут страшным судом по себе нас судить зеркала.
Имя имен
Вырвет с корнем все то, что до срока зарыто
В сито времен
Бросит боль да былинку, чтоб истиной к сроку взошла».
Можно сказать, что это религиозные песни, хотя в них нет ни грамма церковного догматизма. «...И куполам не накинуть на Имя Имен золотую горящую шапку». В песнях Саши Башлачева есть настоящая духовная сила. Хотя, я уверен, его и здесь бы сочли еретиком.
«Засучи мне, Господи, рукава!
Подари мне посох на верный путь!
Я пойду смотреть, как твоя вдова
В кулаке скрутила сухую грудь
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Завяжи мой влас песней на ветру!
Положи ей властью на имена!
Я пойду смотреть как твою сестру
Кроют сваты втемную в три бревна.
Как венчают в сраме, приняв пинком.
Синяком суди да ряди в ремни.
Но сегодня вечером я тайком
Отнесу ей сердце, летящее с яблони.
Пусть возьмет на зуб, да не в квас, а в кровь.
Коротки причастия на Руси.
Не суди ты нас! На Руси любовь
Испокон сродни всякой ереси.
Испокон сродни черной ереси».
Одно время казалось, что Саша Башлачев совсем отошел от рока, даже несколько тяготился им, найдя свой новый, «русский» образ. Однако эти две песни построены на великолепном, упругом ритме. Ох, как хотелось их записать как следует! Как, впрочем, и все остальное. То, что Башлачев всегда пел просто под гитару, вовсе не значит, что ничего другого ему не хотелось. Наоборот, он все годы мечтал об ансамбле, где были бы всевозможные инструменты — от сэмплеров до ложек. Придумывал даже название для группы: «Вторая столица», «Застава»... Ничего из этого не вышло. Музыканты ленинградского рок-клуба, да и многие московские, свердловские и новосибирские Башлачева знали, любили, но играть с ним так и не собрались. Помню только замечательную инсценировку «Егоркиной былины», что они разыгрывали втроем со Славой Задерием и Костей Кинчевым. Сашины песни никогда не прозвучали так, как он сам их слышал: с гармонью и военным оркестром, электрогитарой и раскатами грома... Да и обычные, «гитарные» записи — а их к тому времени было сделано в студийных условиях четыре — совсем не так хороши, как хотелось бы.
Потом он уехал путешествовать — сначала домой, потом в Среднюю Азию... Исчез, и очень надолго. Никто из знакомых ничего о нем толком не слышал.
Он позвонил в декабре. Сначала я не понял, что с ним произошло. Он был, как никогда» спокойным, даже чуточку вялым, очень молчаливым. Он говорил, что много пережил за эти месяцы, одумался и очистился. Естественно, мне не хотелось задавать вопрос, которого и он, видимо, с болью ждал: «Что нового написал?»
Ничего. Он сказал, что не может больше писать песен. Что не может даже исполнять старые. «Вот так, не могу, и все», — отвечал он нехотя, глядя куда-то вниз. В будущем — может быть, но пока... «Я не должен этого делать». Я не стал его расспрашивать — это было бы жестоко и не по-дружески. Скорее всего, дело в том, что последние два года (те самые всего-навсего два года, за которые он написал практически все свои песни!) он жил в таком нечеловеческом напряжении творческих сил, чувств и нервов, что их истощение не могло не наступить. Он отдал слишком много и слишком быстро.
Он не хотел петь свои старые песни, поскольку знал, что не сможет сделать это так, как раньше. Так, как надо. Однако ему пришлось нарушить обет молчания. Чтобы выжить, физически выжить, он должен был что-то делать. А что еще, как не петь? Да и все вокруг ожидали от него песен — так он поддерживал себя в кругу друзей и знакомых. Так он впервые выступил на ленинградском рок-фестивале... Конечно, он чувствовал, что все это уже «не то»: раньше им искренне восторгались, теперь, скорее, подбадривали. И у всех на языке вертелся вопрос: нет ли чего новенького? А ему по-прежнему не писалось, хотя он и уверял, что в голове «что-то крутится»...
Две песни написаны в последний год — «Архипелаг гуляк», от которой не осталось ни записи, ни даже слов, и «Когда мы вдвоем»
«Я проклят собой
Осиновым колом — в живое
Живое восстало в груди —
Все в царапинах да в бубенцах.
Имеющий душу — да дышит. Гори — не губи...
Сожженной губой я шепчу,
Что, мол, я сгоряча, я в сердцах —
А в сердцах-то я весь!
И каждое бьется об лед, но поет.
Так любое бери и люби.
Не держись моя жизнь —
Смертью вряд ли измерить.
И я пропаду ни за грош.
Потому что и мне ближе к телу сума.
Так проще знать честь.
И мне пора —
Мне пора уходить следом песни,
которой ты веришь.
Увидимся утром.
Тогда ты поймешь все сама».
17 февраля 1988 года, в середине дня, он выбросился из окна ленинградской квартиры на проспекте Кузнецова. Потом в зале рок-клуба был большой концерт его памяти и поминки в красном уголке. Приехали музыканты из разных городов, мать, отец и сестра из Череповца. Похоронили Сашу Башлачева на огромном Ковалевском кладбище, к северу от города. При том, что народу повсюду было очень много, тишина стояла полная. Не было ни речей, ни причитаний о «молодости» и «безвременности», ни даже плача в голос. Вплоть до самого опускания гроба. Это молчание говорило о многом. В первую очередь о тяжелейшем чувстве вины. Наверное, каждый здесь мог бы чем-то помочь Саше Башлачеву, пока было не поздно, но не сделал этого.
Но было и другое общее чувство, что усиливало сцену молчания: чувство неотвратимости этой трагедии. Оно не то, чтобы успокаивало, скорее, переводило трагедию смерти Саши Башлачева из чисто «жизненной» в иную, более философскую плоскость. «Не верьте концу. Но не ждите иного расклада», — пел он в песне о Поэтах, о себе подобных. Он был таким, какие, как правило, долго не живут, сознательно жил так, что было трудно выжить. И смерть свою предсказал во многих песнях. Печально то, что все осознали это абсолютно отчетливо лишь задним числом. А до того жизнь его, особенно последние полтора года, была тихим адом.
Печально и то, что лишь задним числом и с изрядной долей лицемерия вспомнили о Башлачеве наши «официальные» культурные инстанции. После смерти были напечатаны его стихи, выходит пластинка. При жизни не было поддержки никогда и ни в чем. Поминая нелегкую жизнь Владимира Высоцкого, во всем винят эпоху застоя и ее трусливых функционеров. А у Башлачева, человека не меньшего таланта, судьба сложилась еще тяжелее, и погиб он на третьем году «эры гласности».
Да, он был человеком, склонным к эмоциональному и психическому «самосожжению», но разве благородно делать скидки на «злой рок», довлеющий над гениями? Разве может считаться истинно гуманной система, не поддерживающая своих безоглядных, «проклятых собою» Поэтов, не дающая им шанса выжить? Саша Башлачев ушел, не оставив ни малейшего следа в величественных коридорах Большой Советской культуры. Что отчасти справедливо: это был не его уровень.
...Зимней ночью мы шли к платформе Переделкино, в надежде на последнюю электричку, и Саша рассказывал мне о переселении душ. Он сказал, что точно знает, кем был в прошлой жизни, и что это было очень страшно. «Давно? — полюбопытствовал я, — в средневековье?» — «Нет, — ответил он, — недавно». — «Интересно. — я стал рассуждать о делах, в которые, строго говоря, не очень-то верил, — почему, по какой команде душа вселяется в очередное тело?» — «Я знаю, как это происходит. — сказал Башлачев, — душа начинает заново маяться на земле, как только о ее предыдущей жизни все забыли. Души держит на небесах энергия памяти».
Артемий ТРОИЦКИЙ
Фото Георгия МОЛИТВИНА
"Огонёк" №20'1989
Сергей ФРОЛОВНИН,
30 лет, учитель, Стерлитамак, Башкирская АССР
ПАМЯТИ САШИ БАШЛАЧЕВА
Еще один — не первый,
не последний,
Приблизив сам и волю, и покой
При помощи прыжка вниз головой,
Вошел в поэтов сонм вперед ногами.
К чему слова?
Все до тоски банально.
Никто не виноват, как и всегда.
Традиционная российская беда —
Жизнь начинать не до,
а после смерти.
Не каждому дарован путь без крови,
Не многим в руки шел
счастливый фант.
Трагедией проверенный талант
По-прежнему в цене в моей Отчизне.
журнал "Смена" №21'1989
17 февраля 1988 года трагически погиб Александр Башлачев, талантливый поэт с гитарой
ЕЩЕ ОДИН ГОД прошел со дня его ухода. Не хочется говорить «смерти» или «трагической гибели» — и не потому, что так можно эвфемистически смягчить боль.
Просто все те, кому хоть в какой-то мере суждено было прикоснуться к этой жизни и «загадке» — «загадке Башлачева», — никогда
уже не смогут поверить концу.
Все больше становится людей, ошеломленно пробующих «рассказать» о Башлачеве, о его песнях. И я читаю размышления знакомых и незнакомых мне людей с какой-то странной надеждой, что они помогут мне понять еще что-нибудь, еще что-нибудь осознать в Башлачеве, вывести из области чувств, по-прежнему взмывающих за пределы сознания при звуке Сашиного голоса, привести к разумным понятиям и словесным формулировкам. Иногда я испытываю это горькое наслаждение.
Например, у Галины Фроловой меня поразила одна фраза. Очень простая. О том, что песня «Посошок» — о величии человека наедине со смертью.
Как просто, казалось бы. А я вдруг поняла, что он всю жизнь пел именно об этом — о величии и достоинстве человека в ситуациях, в основном не совместимых с величием и достоинством.
Впрочем, для многих эти слова ничего не означают. Как и любые слова.
В общем... Вышла пластинка — первая и не последняя. Там его голос — и то, что он хотел сказать. Кто-то услышит, и тогда — если будет желание - поговорим. Снова и снова — о Саше...
Марина КУЛАКОВА.
"Ленинская Смена" 14 февраля 1990
Снова о Саше, или "Не верьте концу..."
САША Башлачев пел удивительно русские песни, а маленькие колокольчики на кожаном ремешке, надетые на шею, звенели в такт его вольным языческим песням.
Долго шли зноем и морозами,
Все снесли и остались вольными,
Жрали снег с кашею березовой
И росли вровень с колокольнями.
Если плач — не жалели соли мы,
Если пир — сахарного пряника.
Звонари черными мозолями
Рвали нерв медного динамика...
«Время колокольчиков». Песня, написанная в ритме бега звенящей бубенцами тройки. Что это, русская народная песня с неизменными тройкой и тоской? Помните «Однозвучно звенит колокольчик...»
Гоголь с его звенящим простором и прерывающимся от волнения дыханием? «Чудным звоном заливается колокольчик, гремит и становится ветром разорванный в куски воздух; летит мимо все...»
Надрыв и «гибельный восторг» Высоцкого в его «Конях»?
И то, и другое, и третье. Но во «Времени колокольчиков» поражает другое. Это — уникальное ощущение связи времен. Как часто оно окрашивалось в трагические тона и становилось для Башлачева источником боли (не потому ли нервный и чуткий к «переменам» российский рок сделал «Время колокольчиков» своим символом?) В этой песне Башлачева фантастическая перспектива уходит в глубь веков заставляя колокольчики настоящего отзываться вечевому колоколу времени людей-гигантов...
Вновь вспомним Высоцкого. Его закусившие удила кони влекут седока к гибельному краю. А колокольчик «заходится от рыданий» . У Высоцкого — трагедия вконец надорванной души. Во «Времени колокольчиков» Башлачева — болит наша История. И это по-стижение русской судьбы столь глубоко, интуитивно, будто осуществляется в недрах подсознания. Там, в исторической памяти, хранящей массу тайн и открытий, кроется и общий корень слов «колокол» и «голос»: становится зримее найденный Башлачевым образ колокола — «медного динамика». Звонари возвещали о беде, пели хвалу, созывали на бой. Все — в полный голос, все в масштабах былины...
Но с каждым днем времена меняются...
В любой песне Башлачева неизменен подтекст беды. «Второпях врассыпную вороны» несут эту тревогу во «Времени колокольчиков», и светлый образ умытой дождем дороги-«радуги» сменяется горьким предчувствием:
Быть беде, нынче нам до смеха ли?...
Башлачев, кажется, ни на миг не расставался с этим ощущением — неизбежного конца. Наверное, поэтому его песни столь запредельны, болезненны и... ошеломляющи.
...Смотри, как горлом идет любовь!
Лови ее ртом, стаканы тесны,
Торпедный аккорд — до дна!
Рекламный плакат последней весны
Качает квадрат окна...
Саша не дожил до этой — последней — весны. Он погиб 17 февраля 1988 года в 27 лет. Людям, его знавшим, он казался доверчивым и хрупким. Это был поэт-мистик с ясными глазами, а его песня «На жизнь поэтов» несла пророчество. Наверное, оттого Саша не любил петь ее на публике: она была слишком «автобиографична»...
Поэт умывает слова, возводя их в приметы,
Подняв свои полные ведра внимательных глаз
Несчастная жизнь, она до смерти любит поэта...
«Любит до смерти»... Это потерявшее ныне смысл выражение вдруг сверкнет новой гранью, когда думаешь о судьбе Башлачева.
Поэт всегда был существом сверхнезащищенным. Его жизнь — или глухой уход в себя, или буря крайних эмоций, или прыжок из окна восьмиэтажки...
Сашины колокольчики постепенно перекочевали с кожаного браслета на шейную тесемку. Говорят, что с некоторых пор он их уже не снимал. Колокольчики стали для Башлачева символом веры в необходимый, как воздух, простор... Символом очень русской веры. «Широкое пространство всегда владело сердцами русских, — читаем мы у Д. Лихачева. — Чем отличается воля от свободы? Тем, что воля вольная — это свобода, соединенная с простором, с ничем не прегражденным пространством. А понятие тоски напротив, соединяется с понятием тесноты, лишением человека пространства».
Вот почему так тяжело дыхание песни Башлачева «Некому березу заломати». Так рван, прерывист ее ритм, так беден паузами насыщенный образами текст. Давит свод мрачной землянки, убога и нища жизнь клубящаяся там. Она полна безысходной тоски, от которой хоть топись...
Вот и посмеемся простуженно,
А об чем смеяться — не важно.
Если по утрам очень скучно,
А по вечерам очень страшно.
Всемером ютимся на стуле,
Всем миром — на нары-полати...
А отчего так страшна песня Башлачева «Ванюша»? Концентрация боли в ней достигает такой силы, что она ощущается кожей.
Как ходил Ванюша бережком
вдоль синей речки,
Как водил Ванюша солнышко
на золотой уздечке
Душа гуляла, душа летела
Душа гуляла в рубашке белой...
Чувствуете тревогу, поселившуюся уже в этом широком зачине? Постепенно участится ритм «Ванюши», воздух сгустится до спертости трактира, где и настигнет героя безжалостная судьба. Откуда же эта неоставляющая нас тревога? Может быть, белая просторная рубаха и есть болевая точка песни? Рубаха, в которой гуляла непутевая Ванюхина душа. Тут же, над обрывом, увидим мы эту «преисподнюю» рубаху («преисподнее белье» — Башлачев умел находить иррациональный смысл в, казалось бы, обыденных вещах) — на человеке,
принявшем смерть...
Разгадаем ли мы загадку Башлачева? Этого глубинного познания народного языка, обычаев, русского духа? Этой смертельной боли каждой его песни? Может быть, ключ в этих строках:
Отпусти мне грехи, я не помню молитв.
Но, если хочешь стихами грехи замолю.
Объясни: я люблю оттого, что болит,
Или это болит оттого, что люблю?..
Или в этих:
Не верьте концу, но не ждите
иного расклада.
А что там было в пути: эти женщины, метры, рубли...
Неважно, когда семь кругов
беспокойного лада
Позволят идти на конец, не касаясь земли...
Ленинград, лето 1989. Небольшая выставка в павильоне Летнего сада. Со стен зала на нас смотрят Вертинский, Галич, Высоцкий... «Наши сердца, как перчатки изношены...» — это молодой Вертинский... Уголок выставки, посвященный Саше Башлачеву. Фотографии, тетрадь со стихами. Очень нервный почерк, масса правки. Зажим для гитары, моток струн. Книга «Обрядовые песни»...
Кто-то будет искать — и найдет — причину его ухода. Кто-то в который раз поразится неотвратимости судьбы. А кому-то вдруг захочется подержать в руках эту полную нервных стихов тетрадь...
Г. ФРОЛОВА.
Фото Г. МОЛИТВИНА.
"Ленинская Смена" 14 февраля 1990
БАЛЛАДЫ БАШЛАЧЕВА
В это не хочется верить, но 17 февраля 1988 г Александр Башлачев трагически погиб в возрасте 27 лет.
Его песни никогда не были злыми, они были горькими, как и правда, которую Башлачев проповедует в своих стихах. Он ставит своей целью сделать людей чище, добрее. Неудивительно, что некоторым пришлась не по душе его правда. Саше пришлось столкнуться со стеной непонимания, порой даже ненависти;
...Мне надоело протягивать вам свою открытую руку, чтоб снова пожать кулак...
Но в то же время были люди, которые понимали и любили его. К этим людям я отношу себя. Смерть Саши — очень большая потеря для всех нас, поверьте. Умер не просто один из лидеров отечественной рок-музыки, а добрый человек, настоящий поэт.
Я не буду умолять вас напечатать на обложке его фото или посвятить Башлачеву полномера. Я понимаю ваши проблемы с бумагой, да и журнал ведь не резиновый Возможно, мое письмо будет единственным, в отличие от мешков писем поклонников «Модерн Токинг». Я не довожу себя до инфаркта и не режу вены — ведь Сашу этим не вернешь. И все же мечтаю увидеть когда-нибудь Сашины баллады напечатанными.
Евгения КУЛАГИНА, г. Владивосток
Вряд ли наши рокеры узнали бы своих кумиров — сильных и гордых дирижеров многотысячных аудиторий — в этих бледных осунувшихся людях. Они стояли с утра на февральском морозе во дворе Ленинградского рок-клуба, почти не разговаривая. Да и о чем было говорить... Прощались с Александром Башлачевым. Должно быть, не все, читающие эти строки, хорошо знакомы с его творчеством. Наш демократичный рок-мир не знает табели о рангах, не имеет чинов и званий, поэтому положение творческой личности здесь трудно определить одним словом. Но ясно, что Башлачев не просто один из лучших. Он из тех, кто создал национальный рок, русский рок, хотя Башлачева точнее было бы назвать рок-бардом, а лучше и вовсе не вешать ярлыка. Это очень самобытный, талантливый поэт с гитарой — тяжелое, трагическое мироощущение, философский, эпический размах, обращение к истокам общеславянской культуры, русскому фольклору, его традициям.
Даты жизни: 1960—1988. Родился в Череповце. Журналист, выпускник Уральского университета, несколько лет работал в газете. Поэт от бога, он должен был рано или поздно войти в литературу. Но органично вошел в рок-культуру. С акустической гитарой ходил и пел — сначала по квартирам и подвалам, а потом, когда «стало можно», — на самых именитых фестивалях в нашей стране. Создал за считанные годы всего песен пятьдесят-шестьдесят. Это едва ли не единственный человек в мире рока, чьи тексты обладают абсолютной самоценностью.
В балладах Башлачева нет той открытой публицистичности, которую мы, пройдя школу 20-х и 60-х годов, так высоко ценим в литераторах. Память о ней сохранилась лишь в форме: поэт на сцене, поэт с гитарой. «По радио поют, что нет причины для тоски, и в этом ее главная причина...» Социальность Башлачева никогда не была примитивно-лозунговой. Может быть, поэтому Саша казался не борцом. Сейчас возникли сомнения: так ли это! Вот один пример. Редакции получают, и довольно часто, письма от рок-ненавистников, объявляющих музыкантов едва ли не пособниками ЦРУ. Ответил на эти письма лучше всех, хотя и не подозревал об этом, Александр Башлачев: «Мне было стыдно, что я пел. За то, что он так понял, что смог дорисовать рога он на моей иконе».
У рок-культуры много зеркал, все разные. В зеркале Башлачева гримасничает мир начала 80-х, где слова лживы, а ситуации неистинны. Башлачев предпочитает святой лжи горькую правду. Его любимый прием — антитеза. Антитеза в сюжете, настроении и в отдельно взятой строке: «Вдоль стены бетонной — ветерки степные. Мы тоске зеленой — племяши родные».
Душа и Смерть — две темы, два образа пронизывают многие баллады Башлачева, начиная с самых ранних, сюжетных, кончая последними, не рассчитанными на легкость восприятия, основанными на сложной системе слуховых, зрительных, интеллектуальных и эмоциональных ассоциаций.
Рядом с насмешкой, издевкой в духе Маяковского или Хармса, нашей музыке, конечно, свойственна иная, родная русской культуре тема — человека, подчиненного обстоятельствам и страдающего от этого подчинения.
В отдаленном совхозе «Победа»
Был потрепанный старенький «ЗИЛ».
А при нем был Степан Грибоедов,
И на «ЗИЛе» он воду возил...
Степан Грибоедов — маленький человек конца XX столетия. Он же — Наполеон. Он же — маленький человек, возомнивший себя Наполеоном. Он же — Наполеоном себя осознавший. Баллада так легко входит в нашу душу и — больно ее ранит.
...Как истинный поэт Александр Башлачев предвидел свою судьбу и пропел ее прежде, чем прожил:
Поэты идут до конца.
И не смейте кричать им: «Не надо!»
Мы никогда уже не увидим человека со смешной прядкой русых волос на лбу и тяжелым взглядом голубых глаз. Голос! Голос услышим — скоро выйдет пластинка Башлачева. Он сделал свой выбор — шут в бубенцах, поэт в «терновой шапке». Мы не крикнули ему: «Не надо!». И в этом — наша вина.
И все же нельзя писать о нем в прошлом времени.
Перегудом-перебором
Да я за разговорами
Не разберусь,
Где Русь, где грусть.
Нас забудут, да нескоро,
А когда забудут,
я опять вернусь.
Публикацию подготовили
Марина ТИМАШЕВА,
Илья СМИРНОВ
Фото Андрея КУДРЯВЦЕВА
"Парус" №2'1991
Завтра, 17 февраля, будет три года, как погиб Александр Башлачев. Эти посмертные годы принесли посмертную славу самому вольному и трагическому поэту восьмидесятых. Его биография могла бы состоять из прочерков: не служил, не состоял, не привлекался, не имел, не печатался, не награждался, не выезжал и родственников за границей не имел...
Родился в Череповце в 60-м, на излете оттепели, учился на факультете журналистики Уральского университета в «глухие» годы застоя, погиб 27-летним в самый, быть может, светлый год перестройки.
Все это так. Но все это — схема, обман зрения. Жизнь поэта, да и любого нормального человека, не делится на идеологические этапы. Поэта можно отправить по этапу или посадить под домашний арест, а для него это будет болдинская осень. По историческому расписанию — военный коммунизм, а у него — первый снег.
Башлачев много писал, пел, когда рок-му-зыкой пугали маленьких детей. Когда стало чуть-чуть можно и где-то, где-то далеко и для него забрезжил светлячок — он замолчал и почти ничего не записав в последний год перед гибелью. «Годы весело гремят пустыми фляжками...».
«Перестроечная литература» оказалась пустыми фляжками, и за ее веселым грохотом мы не услышали одиноких тревожных голосов. Может, Сашины песни-предчувствия услышат сейчас, когда на пороге «Александр-шоу» и комендантский час?
Для наших издателей Башлачев до сих пор проходит по ведомству рок-музыки. «Большая» литература не задушила его, к счастью, в своих объятиях. Два года тужилось одно московское издательство сделать книжку стихов Башлачева. Музыканты, друзья Саши собрали для этого деньги. Книжки до сих пор нет.
Башлачев остался самостоятельной планетой. Слишком самостоятельной для нынешней литературной ситуации, когда всех и вся уже поделили на «своих» и «чужих». Его песни остались в чистом поле.
Песни становятся стихами, когда их некому петь. На бумаге они не защищены голосом — судорожным и нежным, — они стоят перед вами голые, и видна вся их дикая неправильность и гениальная нескладность. Кажется, что слова разбросаны так и сяк, а попробуй сдвинь хоть одно — не сдвинешь.
Книги, воспоминания, легенды, мемориальные «тусовки» и таблички... Посмертное милосердие к поэтам поставлено у нас неплохо. И все-таки: любите поэтов живыми!
Пусть не ко двору эти ангелы чернорабочие.
Прорвется к перу то, что долго рубить и рубить топорам.
Поэты в миру после строк ставят знак кровоточия.
К ним бог на порог. Но они верно имут свой срам...
Настя РАХЛИНА (БАШЛАЧЕВА),
Фото И. МУХИНА.
"Комсомольская Правда" 16 февраля 1991
любите поэтов живыми
Александр Башлачев
...СЕМЬ КРУГОВ БЕСПОКОЙНОГО ЛАДА
После долгих уговоров и объяснений Александр Башлачев, наконец, согласился записать свои песни в одной из студий ВГИКа. Все было готово для съемок, но как на грех накануне в студийном павильоне возник пожар, и запись пришлось отложить. Вечером следующего дня Саша уехал в Ленинград. А вскоре оттуда пришло трагическое известие: Башлачев выбросился из окна восьмого этажа. И сразу же вспомнился короткий эпизод нашей давней встречи — на вопрос: «А чего же собственно ты хочешь?» — он с улыбкой ответил: «Я хотел бы быть ветром...»
«Талант всегда пробьет себе дорогу» — такая формула стала широковещательной, оптимум ни к чему не обязывающей. Но мне думается, талант и не должен уметь пробиваться. Конечно, иногда эти качества совмещаются и художник вынужден быть бойцом. Но сколько талантов загублено в давке...
читать дальше
...СЕМЬ КРУГОВ БЕСПОКОЙНОГО ЛАДА
После долгих уговоров и объяснений Александр Башлачев, наконец, согласился записать свои песни в одной из студий ВГИКа. Все было готово для съемок, но как на грех накануне в студийном павильоне возник пожар, и запись пришлось отложить. Вечером следующего дня Саша уехал в Ленинград. А вскоре оттуда пришло трагическое известие: Башлачев выбросился из окна восьмого этажа. И сразу же вспомнился короткий эпизод нашей давней встречи — на вопрос: «А чего же собственно ты хочешь?» — он с улыбкой ответил: «Я хотел бы быть ветром...»
«Талант всегда пробьет себе дорогу» — такая формула стала широковещательной, оптимум ни к чему не обязывающей. Но мне думается, талант и не должен уметь пробиваться. Конечно, иногда эти качества совмещаются и художник вынужден быть бойцом. Но сколько талантов загублено в давке...
читать дальше