[chuh]

На чемпионат мира меня пригласили внезапно.
Я думал, мне еще лет пять нужно для того, чтобы туда попасть. Но они решили, что я уже готов. Ну, что же. Я как раз бегал в парке.
− Фух, фух, фух, фух, - говорил я.
И уже сбегая с горки:
− Хуф, хуф, хуф, хув.
Старички, выгуливающие в парке собачонок, глядяли на меня с интересом. Им, вероятно, казалось весьма необычным то, что молодой еще — а как же, в их-то сто двадцать лет, - мужик бегает не молча, или страдальчески сопя, а резко говорит на каждом шагу «хуф». Ну, или «фух». Наконец, на моем пятом кругу — в наушниках как раз заиграла «Безответная любовь» отвратительной с виду и по замашкам, но очень голосистой и талантливой певички Мары, - один из стариков не выдержал. Я как раз остановился, чтобы прилечь на лавку и покачать пресс.
− Молодой человек, - сказал он, - я могу спросить вас почему вы так дышите?
− Дедушка, - сказал я, - а почему нет?

− Так и что это вы так дышите? - он глядел на меня все-так же доброжелательно-заинтересованно своими выцветшими, а когда-то голубыми, глазами.
− Как это я так дышу? - спросил я, не останавливась в упражнениях.
− Сначала «фух», а потом «хуф», - сказал он.
К нему подошла жена. Такой же Божий одуванчик, как и он. Расслышала в моем голосе что-то неприятное, и инстинктивно прикрывает мужа, подумал я. Выглядело это ужасно трогательно. По качеству спортивных костюмов и по их манере держаться — не постояно-раздраженной, как у всех здесь, а очень мирной и безмятежной — я сразу понял, что они не из Молдавии. Значит, или русские или евреи. В Молдавии было полно евреев, покуда их всех отсюда не выгнали молдаване. Ну, и русских выгнали молдаване. Ну, а потом молдаване повыгоняли и самих молдаван. Никого здесь не осталось. Только такие злоебуче-упрямые придурки, как я. А сейчас евреи и русские разбогатели, и возвращаются сюда, как на пенсию, подумал я. И те и другие хотят встретить старость с молдавскими ценами и израильской или московской пенсией. Но старость нужно уважать. Я постарался сказать максимально дружелюбно:
− «Фух» я говорю, когда бегу ПОД горку, и это высвобождает энергию чи.
− А «хуф» я говорю, когда бегу С горы, и это высвобождает энергию ци, - сказал я.
− Так просто... - сказал он.
− Ага, - сказал я.
И не стал добавлять, что это я только что придумал. Просто бежать пятнадцать километров, после каждого шага делая одинаковые выдохи, просто-напросто скучно. Я встал, чувствуя, как болит пресс — это сладкая боль, она возвещает о квадратиках на твоем животе, сын мой, - и потянулся.
− Какой приятный молодой человек, - сказал старичок.
− Его лицо мне знакомо, - сказала старушка мужу.
− Он, кажется, пишет книжки, - добавила она.
Я приосанился и с отличным настроением начал было убегать.
− Он?! - удивился старичок.
− Вот этот вот засранец?! - спросил старичок громко.
− Эй, - сказал я.
И остановился, потому что старость нужно уважать до определенного момента. Пока она, блядь, не села тебе на шею и не сжала костлявыми ногами Смерти. Старичок, отбросив палочку, резво подошел ко мне и схватил за правую руку. Дернул на себя. Я оторопело смотрел на него. Дедулька поменялся на глазах. Сейчас это был пусть не совсем молодой, но крепкий еще МУЖЧИНА. Он подмигнул. Я машинально подмигнул в ответ. Бабулька подлетела ко мне, и я по походке определил, что она не один год занималась боевыми искусствами. К тому же, бабулька сняла на ходу парик, и я увидел, что это бритый наголо мужик лет пятидесяти. Вполне еще в форме.
− Что за хуйня?! - спросил я, принимая на всякий случай оборонительную стойку.
− Спокойно, - сказал «бабуля» и махнул удостоверением.
− Держи пять, - сказал «дедок», снова взявшись за мою правую руку.
И пока я пытался понять, что происходит, «бабуля» с размаху сунул мне в руку конверт.
Мгновение, и пара уже уходила от меня по боковой аллее. Единственное, что я разглядел, это слово «Моссад» на удостоверении...
Я подумал и крикнул им вслед:
− И все же, а почему вы?
− Неужели «Моссад» и правда самая крутая разведка мира? - спросил я.
− Вообще-то поручения разослать приглашения получили все наши коллеги, - ответил «дедуля».
− Но ГРУ-шники зависли в рюмочной, «Интенджелис Сервис» в пивной, а ЦРУ-шники обнюхались кокса, который у колумбийцев забирают - добавила «бабуля», - вот мы одни и остались.
Поразительно. Для того, чтобы быть лучшей разведкой мира, достаточно просто не бухать. Над парком завис маленький вертолет и мосадовцы залезли в него по веревочной лестнице. Вертолет покружил надо мной и полетел в сторону района Чеканы.
− Эй, - крикнул я напоследок, махнул рукой и вертолет снова завис.
− Иерусалим-то в ту сторону, - показал я.
− Знаем, дурья башка, - ответили они.
− Но нам-то в Тель-Авив! - крикнули они.
Я помахал рукой на прощание, но парни этого уже не увидели. Вертолет рассыпался на горящие куски. Я оглянулся. Справа от меня какой-то смуглый мужчина в арафатке прятал в футляр от контрабаса металлическую трубу. Гранатомет, понял я. Мужчина снял арафатку и сунул ее в карман. Ну и ну, подумал я. Видимо этот парень ВООБЩЕ не пьет. Мужчина помахал мне рукой и подхватил на руки футляр. Я помахал ему в ответ и на всякий случай побежал дальше. Как можно дальше от их долбанных разборок.
В конце концов, меня ждала разборка покруче.

ххх

На другой дорожке я развернул конверт, уже зная, что там.
В нем лежало приглашение, отпечатанное на очень плохой — так требовала традиция, - бумаге, украшенной фигурками драконов.
«Боец. Ты стал одним из лучших. Ты признан одним из лучших. Пришла пора доказать это САМЫМ лучшим. Закрытый турнир «Кровавый спорт» призывает тебя на ринг. Приди и покажи, что умеешь. Помни — явка чревата смертью. Помни — неявка приравнивается к смерти. Смерть впереди и смерть позади. Разглашение места проведения боев карается смертью. Так стоит ли бояться?... Турнир начнется 15 мая 2009 года. Молдавское село Калараш. Местный Дворец Спорта. Лучшие из лучших соберутся там, чтобы определить самого лучшего. Удачи. Фух-хуф!»
Конечно, безо всякой этой китайской хуйни обойтись они не могли... Что же. Я подумал, что мне придется увеличить нагрузки, и провести пару боев с тенью. До турнира оставалось еще две недели.
Я глубоко вдохнул и продолжил бежать.

ххх

До Калараша в центре Молдавии, этой дыры посреди дыры — своего рода задница в заднице, - меня подбросил словоохотливый водитель «Мерседеса». Парень болтал всю дорогу, чем изрядно меня утомил. У него была Шикарная Тачка с Приборной Панелью, которая вся Мигала. Это парня здорово возбуждала. Он возвращался из Кишинева, где кутил с поблядушками, в родное село. А оттуда — снова в Италию, на заработки.
− А ты чем занимаешься? - спросил он.
− Я литератор, - соврал я.
− Чересчур здоровый ты для литератора, - сказал он.
− Ей Богу, - сказал я, и вытащил из рюкзака пишущую машинку.
− Вот хуйня, - сказал он, - айда со мной лучше в Сорренто бордель местный крышевать.
− Я боец, и мой путь — путь воина, - сказал я.
− Хуйня на постном масле, - сказал он, - ты же сам только что сказал, что ты литератор.
− Понимаешь, - попробовал объяснить я, - еще японцы и китайцы считали, что если человек занят каким-то искусством, неважно каким, то он покоряет один и тот же Путь.
− Так, - кивнул он, не понимая, куда я клоню.
− Ты мог рисовать кисточкой хуйню всякую на рисовой бумаге, мог плавать, мог фехтовать мечом или палкой, мог стихи слагать, это не имело значения, чтобы тs не делал, ты пытался достичь Совершенства, - объяснил я.
− Поэтому литератор, - пояснил я, - ну, тот кто пишет всякую хуйню кисточкой на рисовой бумаге, он тоже Боец.
− Вот хуйня-то, - сказал он.
− Феерическая, - подтвердил я.
− Знаешь, - сказал он, - мне такой трепач тем более нужен. Ну, в Сорренто-то. Будешь нас идейно от полиции отмазывать.
− Не могу, дела, - сказал я.
− Ну, а куда ты едешь? - спросил он.
− На турнир «Кровавый спорт», - сказал я.
− Вы там типа сражаетесь, как в кино этом? - мне попался подкованный попутчик.
− Ага, - сказал я.
− Блядь, но почему ты такой накачанный? - спросил он.
− Да я просто бомбилой при валютке подрабатываю, - объяснил я.
− Блядь, странный ты литератор, - сказал он.
− Это для денег, - сказал я, - а Путь для души.
− Ладно, - сказал он, внезапно на что-то решившись. - Я возвращаюсь завтра по этой же дороге, есть одно дельце в Кишиневе, если что, стой у городского супермаркета у дороги, я подберу.
− Буду в хорошей форме, подожду, - сказал я.
− Блядь, у вас ТАК все серьезно? - спросил он.
Мне не хотелось его пугать.
Так что я даже и не намекнул, КАК у нас все серьезно.

ххх

Мероприятие было замаскировано под праздник весны и земледелия, так что на входе крутились какие-то прошмандовки в национальных костюмах. В волосах у каждой были ленты цвета флага Молдавии. Каждая — прошмандовка, не лента — напоминала одновременно и Чепрагу и Ротару, только помоложе, да поблядовитее. А поблядушка с внешностью Ротару это как проститутка, загримированная под Зыкову.
Национальное оскорбление, подумал я, и разозлился.
Девки встречали приезжих мамалыгой с солью. Я попробовал, сплюнул, и похлопал поблядушку по жопе. Отодвинул охрану и зашел в зал. А уж там никакого антуража не было. Только пара свечей — для духов погибших бойцов, - татами в центре на небольшом возвышении, да зрители вокруг. Зрители в массе своей и были бойцами. Я огляделся. Кивнул парочке знакомых лиц. Ко мне подошел распорядитель.
− Лоринков, Молдавия, - сказал я.
− Ваш бой через пять минут, - сказал он беспристрастно.
Я молча кивнул. Опять эта ебанная китайская страсть к сюрпризам.
− Кто соперник? - спросил я.
− Узнаете на ринге, - сказал он, - разминайтесь.
− Каков порядок боев? - спросил я.
− Мы слышали, вы любите сладкое, - сказал он, и это была правда.
− Так что сильнейшие останутся вам на десерт, - сказал он.
− Если, конечно, вы раньше не попадетесь кому-то, кто любит бифштексы, - сказал он с гадкой восточной улыбочкой.
Херов шутник. Я отвернулся, снял с себя рубашку, - выгляжу я, благодаря подработке, на десять баллов, - и быстро размял суставы. Ударили в гонг. Я вышел.
− Лоринков, Молдавия, - сказал кто-то сверху из судейских.
Я поклонился. Навстречу мне вышел суховатый мужик лет сорока-сорока пяти. Коротко стриженный. По глазам видно, приходилось страдать, да и повидал кое-чего в жизни. Значит, нормальный мужик. Я подавил в себе симпатию, потому что это был соперник.
− Этот год мы объявляем юбилейным, - преподнес сюрприз собравшимся судья.
− По правилам юбилейного года боя проигравший погибает, - напомнил судья правила юбилейного года.
Блядь. Я ТЕМ БОЛЕЕ подавил симпатию. Он, судя по его виду, сделал то же самое. О кей.
− Чак Паланик, США, - сказал рефери.
По залу пробежал шепоток. Блядь. Первый бой с одним из лучших. Вечные фокусы. Ладно, подумал я, с другой стороны, никто не просил тебя залупаться и на каждом углу пиздеть о том, какой ты блядь неебаться великий. Или ниибаться? Я подумаю об этом, если останусь в живых, решил я. С другой стороны, подумал я, как раз Я-то сейчас, - в отличие от него, - в наилучшей своей форме.
В гонг ударили еще раз.
Мы с Палаником бросились каждый к своей машинке. У нас было по пятнадцать минут. Я написал рассказ про хореографа, который спился, обидевшись на Бога. Чак слажал — вот что значит быть звездой, и не держать себя в форме. Накалякал опять что-то про имплантанты, трансвеститов, мордобой, и рак крови, и как его боится главный герой. Это было похоже на домашнее задание курсов писательского мастерства.
− Победитель Лоринков, Молдавия, - сказал судья то, что и так было всем очевидно.
Чак, надо отдать ему должное, не выебывался. Коротко мне поклонился, и лег на татами. Я взял машинку — старая, тяжелая, потому и брал, - и в три-четыре удара разможжил ему башку. Тело уволокли. Я позволил себе выдохнуть в полную силу.
− Фух-хуф, - сказал я.

ххх

Они не были оригинальны, и — как в кино «Кровавый спорт» - старались в первых боях стравить сильнейших с новичками, но непременно, чтобы бойцы были похожи по стилю и манере боя. Сначала какой-то какой-то мерзкий носатый француз — то ли Бедродер, то ли Бедбер, - разнес башку толстому, сыроватому на вид парню из России, написавшему хуйню про офисного работника. Зал покойного справедливо освистал, потому что на «двоечках» бой на выиграешь. Потом пришла очередь французишки: его мастерки уложил блестящим рассказом американец МакКинерни.
− Вуаля, - развел руками носатый, ложась на татами.
Ох уж эти лягушатники. Вечно им хочется повыебываться, даже на плахе. Американец поступил с ним гуманно, просто сломал шею точным ударом тяжеленного ноут-бука, ребром прямо между позвонков. Я поаплодировал. Маккинерни мне кивнул. Сам Маккинерни знал меня. Я понял, что мои шансы серьезны.
Следующим моим соперником был Уэлш.
− Лоринков, Молдавия, Ирвинг Уэлш, США, - сказал судья.
Снова американец, подумал я, заходя на татами. Ебанная империя зла! Маккинерни мне подмигнул. Уэлш написал рассказ про тетку, которая была мужиком, и поэтому трахалась только в задницу, потому что искуственное влагалище было у нее в шрамах. Это был явный плагиат у самого себя. Я ожидал чего-то получше. Мне даже жаль стало, что я потратил на него свой рассказ про маньяков в небольшом городке. Уэлш лег, и я спросил его:
− Почему ты не боролся?
− Чувак, меня заебала наркота и я здорово устал от литературы, - сказал он.
Что же. Сильного соперника надо уважать. Я постарался отправить его на Парнас как можно безболезненнее. Тело уволокли и я вскинул руки. Поймал пристальный взгляд из зала и мне стало неприятно.
На меня в упор глядел Сароян.

ххх

− Ну, что, парень? - спросил он меня, когда мы вышли на татами.
− Пришла пора сразиться с НАСТОЯЩИМ серьезным соперником? - ухмыльнулся он.
− Запросто, - сказал я.
Хотя слегка волновался. Это же, мать вашу, Сароян. Он самого Чехова завалил на прошлом турнире! Но я был готов и на этот случай. Поэтому когда старик Вильям сочинил рассказ в стиле журналиста-Панюшкина, который пытается писать в стиле самого Сарояна — сентиментальную хуйню ни о чем, с вечными повторениями, смысловыми особенного, - я завалил его превосходным рассказом про отца-одиночку. Жестоким, но грустным. Блюз убийц. Сыграл на его поле.
− Сыграл на моем поле, - сказал он уважительно.
− Если бы ты попробовал сделать что-то в стиле Уэлша или Паланика, ты бы проиграл, - сказал он то, что мы оба и так понимали.
− Но ты молодец, - пожал он мне руку и лег.
Мастера. Тем они и отличаются от всякой хуйни, что в состоянии оценить замысел и силу соперника. Я избавил от страданий бытия и Сарояна. Следующим был Буковски, и это было очень тяжело. Старый пьяница сопротивлялся, как мог. Попробовал разнести мои позиции, сочинив великолепную историю про пьяницу-почтальона, который приносил всем в конверте вместо денег Дьявола. Но я-то был с Ним повязан, так что мой рассказ был о том, как Бог ждет письма с Дьяволом внутри, ждет, и пьет, совершенно опустившись, валяясь на продавленном диване в одних сатиновых трусах-семейках. Пьет и ждет. Буковски, кстати, - как и все алкаши, - умирать не хотел. Но, как и все гении, понимал, что чувство меры просто необходимо.
Я разнес ему голову печатной машинкой, по которой кровь уже просто стекала, и понял, как устал.
В первом ряду мне вежливо хлопали двое: верзила в свитере и джентельмен в костюме. Хлопали сдержанно и вежливо, Хэм и Фитц.
Все только начиналось.

ххх

Дальше пошел настоящий каледойскоп. Ну, или мясорубка, как вам угодно. Я лихо расправился с Селином — мизантроп сраный только и делал, что кривился, пока не перестал дышать, - довольно быстро разобрался с Чапеком. Потом был невероятно сильный соперник, Фаулз, но он слишком увлекся постмодернизмом, и, как и все стромодные — не то, что нынешние — англичане, был чересчур выспренным. Потом пришел черед Гари, но глаза у того были как у сломленного человека. Он только начинал пробовать мою оборону чересчур метафоричными — ох уж эти французы — рассуждениями о мире, о-ла-ла, и даже не приступил еще к сюжету, как я, замотав его диалогами, уложил прямым правым — историей воздушного змея с ударным концом.
Следующим был Бабель, и это приятно будоражило. Разговаривать по правилам боев на татами было нельзя, но бойцы это правило нарушали, а рефери особо не заморачивались на этот счет. Так что я мог, наконец, высказать ему все.
− Сейчас ты заплатишь за то, что экспулатировал южную тему, которую я всегда по праву считал МОЕЙ - сказал я. - Причем делал это блядь лет за сто ДО меня.
− Эта тема должна была дождаться МЕНЯ, - сказал я.
− Ты блядь заплатишь, - сказал я, а он только посмеивался.
Но он заплатил. Я превосходно изучил все его приемчики, и на «губки-устрицы, мясистый, как губы лошади зад, пестрое покрывало луга» и другие одесские заморочки, ответил выверенной, - и в меру жесткой, - новеллой про молодого человека, который ночует в чужом саду, ест виноград, его проносит, и единственное, чем он может вытереть зад, это страница из книжки его любимого писателя. Бабеля.
− Ну, это хотя бы было предисловие? - спросил он.
Я вежливо улыбнулся, и признал, что он умирает как мужчина. К тому же, когда он уже проиграл, я не мог не признать, что дело еще и в том, что он рассказ по году писал, и пятнацати минут ему явно не хватало. С другой стороны, на кой хер ты лезешь в клуб лучших, если не в состоянии сконцентрироваться мгновенно?
Я убил и Бабеля.
... В углу, куда я отошел попить воды, бойцы отрабатывали удары и разминались на каких-то несчастных ублюдках. Ублюдки ныли, но даже не пытались сопротивляться. Ползали по полу после легкого удара, плевались кровью, и шептали друг другу «но мы-то все равно крутые перцы, да, парни?». Их даже не добивали, они умирали сами.
− Это еще кто такие? - спросил я Маламуда.
− Эти груши? Не заморачивайся, - махнул он рукой.
− Это сетевые авторы, - сказал он.
Я вернулся к боям.
Гонг звенел все чаще, татами был уже мокрый — каждый раз после проигрыша его чистили мокрыми тряпками, - груда мертвецов в углу зала росла. На мое счастье, Мейлер проиграл Хеллеру, а сам достался Апдайку. Ну, а уж того вполне технично сделал Шолохов.
Кстати, Шолохов я, да Бабель были единственными здесь, кто писал на русском из прошедших первый тур.
− Почему так мало наших на этом блядь турнире лучших? - спросил я кого-то из судей. - Ну, русскопишущих?
− Ты что, чувак, ПРАВДА не понимаешь, почему на этом турнире ЛУЧШИХ так мало ваших? - спросил он.
Я заткнулся.

ххх

Постепенно в зале остались ДЕЙСТВИТЕЛЬНО сильнейшие.
И среди них я с удивлением — я и правда хорош, но мне никогда не везет - обнаружил себя.
Со Стейнбеком у нас вышла ничья, и нам пришлось отправиться на переигровку.
Мне повезло с заданной темой, да и вторым всегда быть легче, чем первым, так что я легко сделал его повестушкой про гастарбайтеров. Еще бы. В его время и слов-то таких не знали. Но Джон не обиделся.
− Обязательно выпьем, - сказал он.
− Виски, в Монтеррее, на какой-нибудь пустой бочке у причала, - сказал я.
− И чтобы волны бились об камни, и брызги до ног долетали, - сказал я.
− Если они там еще есть, эти бочки и этот причал, - сказал он.
− Если они там еще есть, - сказал я.
И заплакал.
Потому что становиться чем-то бОльшим, чем то, что было для тебя домом, всегда больно. Это как рвать кокон или пробиваться сквозь асфальт. Но у меня не было выбора. Я победил Стейнбека.
А дальше на татами вышел Хэм.
− Привет, малыш, - сказал он.
− Привет, Хэм, - сказал я.
− Вижу, ты учишься, - сказал он.
− А как же, - сказал я.
− Держи нос по ветру, - сказал он.
− Буду, Папа, - сказал я.
− Ты ничего, - сказал он.
− Сейчас увидим каков ты в деле, - сказал он.
− Давай, Папа, - сказал я.
− Ладно, - сказал он.
− Ладно, - сказал я.
− К бою, - скомандовал рефери.
Хэм играл нечестно. Он печатал, глядя на меня со снисходительной улыбочкой и я понял, наконец, почему она так раздражала Фитцджеральда. Это было что-то вроде сигарной вони в лицо сопернику во время шахматного турнира. Ладно. Шахматы так шахматы. Я сделал ход конем. Это был рассказ в стиле раннего Хэма, но с моей начинкой. Скульптура изо льда с бушующим внутри нее серным пламенем ада. Сумасшедшая в теле леди. Шлюха в передке святой. Я обжегся, когда писал этот рассказ. Хэм даже решения судей ждать не стал.
− Ты мужчина, малыш, - сказал он.
− Ты Великий мужчина, Хэм, - сказал я.
− Просто в этот раз мне повезло чуть больше, - сказал я.
− Ни хрена тебе не повезло, - сказал он, и я согласился.
− Я заслужил, - согласился я.
− Ты заслужил, - сказал он.
Из уважения судьи позволили ему еще раз застрелиться.
Мне стало грустно. Но это уже не имело значения.
Все они были мне как отцы родные.
Но я пришел побеждать.
Да они и сами себе выбора не оставили.
Это же они и научили меня побеждать.
ххх
Фитцджеральд, позер этакий, вышел в костюмчике.
Ладно, я вытер пот и кровь с торса, и пожал ему руку. Он сказал, не отпуская ее:
− Вы, молодой человек, полагаете, что у меня хер маленький?
− Нет, сэр, - сказал я.
− Вы все полагаете, - сказал он, - потому что Зельда, пизда такая, об этом только и твердила, и внушила мне, а Хэм, пиздобол старый, не удержался и написал...
− Нет, я так не думаю, - сказал я.
− Думаешь, - сказал он и добавил, - поэтому я твои мозги по стенке блядь размажу, говнюк, понял?!
− Я вас понял, сэр, - сказал я.
Я не мог не быть нежным с человеком, написавшим «Ночь нежна». Но я победил и его. Он, как обычно, запутался на подходе к финалу, а я возьми, да и обойдись простотой, но не той, что от убогости, а настоящей великой простой одеяний Древнего Рима. Мой лаконизм превзошел лаконизм Хэма. И все это — напоминаю — с начинкой из кипящего сероводорода Миллера.
− Сэр, я правда думаю, что у вас большой, - сказал я, когда Фитц, стараясь не помять костюмчик, прилег на татами.
− Ну, у тебя, парнишка, еще больше, - сказал он ворчливо.
Он выглядел одиноким и несчастным. Как парень с дыркой в голове, плавающий в бесконечности на матраце посреди своего бассейна в роскошном доме у залива. В доме, не принесшем ему счастья.
Мне снова стало очень грустно, но это, как и раньше, не имело значения.
Из глубины зала на меня с интересом посматривали Гашек, Костер и какой-то немец, сбацавший «Нибелунгов»...
− Вы, трое, - сказал я.
− Идите сюда все СРАЗУ, - сказал я.
И понял, что потерял чувство меры. Потому что здесь слов на ветер не бросают. Они поднялись все трое. Сразу. Что же. Я сам себе выбора не оставил.
Встал в защиту и принялся ждать...
ххх
Пыль от дороги забивалась в нос, так что я чихнул, прикрыв рот.
Отнял руку, а у дороги уже стоял «Мерс». Вчерашний попутчик. Парень и правда меня не обманул. Я сел в машину, положив на заднее сидение золоченную статуэтку.
− Вижу, ты чемпион, - сказал парень.
− Да уж, я постарался в этом году, - сказал я.
− А где твоя печатная машинка? - спросил он, уважительно глядя на мои перебинтованные руки, синяки на лице, и кровоподтек на виске.
− Пришла в негодность, - сказал я.
− Следи за дорогой, - сказал я.
− А то мало ли что, - сказал я.
− Всякие там аварии, - сказал я.
− Вот так-то вот, - сказал я.
Снова вспомнил Хэма и надолго замолчал. Водитель ждал. Я вытер слезящиеся от боли глаза и только тогда он спросил:
− Так как насчет моего предложения поехать в Сорренто?
− Крышевать проституток? - напомнил он.
− А свободное время там у меня будет? - спросил я. - Я же пишу еще иногда.
− Полно времени, - заверил он.
− Ладно, - сказал я, - поговорю с женой и созвонимся.
... дома на плите дымился суп с фрикадельками. Кухня мерцала, как всегда, после того, как ее вымоют. Цветы выглядели необыкновенно зелеными. Хорошо иногда уходить из дома, чтобы вспомнить, как там хорошо. Чистый ковер манил прилечь. Жена была в юбке, какой-то нарядной кофте, и нацепила серьги под цвет глаз. Она со мной кокетничала. Женщины. Я подумал, что, проводи они свои турниры по типу нашего, моя бы явно дошла до финала. Я шлепнул ее по заду и пошел купаться. На стиральной машинке, лежала книга. Я набрал воду, и лишь потом глянул на обложку. Фамилия автора была хорошо мне знакома. Но он в этом году пропустил, по семейным обстоятельствам. Я перечитал название.
«История сотворения мира в 11 с половиной главах»
Что же. Я раскрыл книгу и лег в ванную.
Пора была начинать готовиться к следующему году.