[chuh]

— Мишин, стоять!
Я на пороге кабинета истории, рюкзак оттягивает правое плечо.
— Почему без сменной обуви? — Истеричка закидывает ногу на ногу, она сидит лицом ко мне, желтый свитер задрался на пузе. Видно, что ее джинсы расстегнуты и подпоясаны резинкой. Она этого не замечает, а зря. Я бы на ее месте пореже гавкал на учеников и почаще смотрел на себя.
— Это сменная.
— Неужели? А я видела, как ты в этих кроссовках по улице шел. Или у тебя две пары одинаковых?
Конечно, у меня одна пара. А еще я зимой хожу в школу без куртки, чтобы можно было слинять в любое время, а не ждать, пока Клавдия Семеновна откроет гардероб.
— Мишин, куда это ты направился?
— На свое место, Светлана Александровна.
— А ты спросил, можно ли войти?
— Можно войти, Светлана Александровна?
— Нельзя, Мишин. Нельзя. — Училка лыбится. — Твое место у дверей, Мишин. Потому что в МОЙ класс нельзя влезать без сменной обуви.
Эти идиоты за последними партами начинают ржать. Первые парты занимают отличницы, они лучше воспитаны — прикрывают рот ладошкой. У Катьки Сусловой от смеха трясется бантик на затылке. Уродский бантик.
Истеричка пишет что-то в журнале, командует:
— Откройте тетради.

Идет по рядам, смотрит, кто выписал даты. Она еще заставляет класть в учебник какие-то дурацкие закладки, как будто я не могу посмотреть по оглавлению. На этих закладках тоже нужно писать даты и какую-то другую херню, как будто у меня ранний склероз. Я весь этот вонючий учебник прочитал с первого по пятое сентября, и учебник по литературе — тоже.
— А Мишин считает, что ему тетрадку показывать не обязательно? — Она щурит карие глазенки.
— Мишин считает, что имеет право учиться сидя.
Истеричка надвигается, как будто хочет размазать меня по стенке.
— А Мишин имеет право так разговаривать с учителем?
В классе так тихо, что я слышу, как бьется мое сердце, скрипят суставы и кровь пульсирует на шее. Суслова вертит в руках карандаш. Он падает и с грохотом катится по полу. Истеричку прорывает:
— Вон из класса! Завтра в школу с родителями!
— У вас ширинка расстегнута. — Я хлопаю дверью.
Я сижу на подоконнике в туалете, даже отсюда слышно, как весь класс ржет. Так ей и надо, суке, пизде. Сейчас истеричка разрыдается и побежит писать докладную директору, меня вызовут к этому усатому дядьке, подержат в предбаннике полчаса и отпустят, потому что ему насрать и на меня, и на училку истории.
Так и есть, стучит шпильками по паркету в рекреации. Мишин снова сорвал урок. Ыыыыыы!!!
Кстати, она сама не ходит в сменной обуви. На ней сапоги. И ей насрать, есть у меня сменка или нет. Просто она меня ненавидит за то, что я мальчик. Если я опаздываю на урок, она спрашивает: «Что, Мишин, ты провел бурную ночь?» Если прихожу вовремя — «Надо же, Мишин удостоил нас своим визитом». Или «Не умничайте, Мишин, все равно учитель знает больше вас». Как будто Мишин ей заделал это чудо и смылся. Пузо есть, а кольца на пальце нет. Ну какой идиот женится на этой стерве? Наверное, этот мужик трахнул ее по пьяни, проснулся утром, увидел ее рожу, тихонько подхватил свою одежду и сбежал. Я бы точно сбежал.
Не знаю, за что она меня ненавидит больше других. Может, за то, что отличник. Она и директору жаловалась, и завучу, и в дневнике замечания писала — а на нее все клали, потому что я иду на медаль.
Двери кабинета скрипят, слышен топот. Сейчас полкласса разбежится, а эта дура начнет по школе бегать и ловить всех по очереди. Поймает одного — другой убежит. И так до перемены.
Я пробираюсь на первый этаж, в канцелярии пусто, за дверью кто-то переговаривается. Прижимаю ухо к обивке.
— Николай Алексеич, ну сколько можно! — всхлипывает Светлана.
— Света, вы меня достали. Какая разница, есть у него сменка или нет? Что вы меня по пустякам дергаете? Вам вообще не стыдно ко мне врываться и реветь? Попейте какой-нибудь «новопассит».
— Ну Николай А…— Светлана икает.
— Света, знаете что? Если не можете справиться со своими нервами, найдите себе более спокойную работу. Нечего к детям придираться.
Дверь распахивается и бьет меня по лбу, Светлана проносится мимо как кобыла. Директор хохочет ей вслед.
Замечает меня:
— Не обращай внимания… Вася?
Я киваю.
— Вот и молодец. — Улыбается Николай Алексеевич. — Вырастешь — поймешь, почему она так себя ведет.
— А я и так понимаю.
— Какие развитые дети пошли…

Истеричка поймала меня на перемене и говорит с гаденькой улыбочкой:
— Мишин, если ты сорвал урок, это еще не значит, что ты не должен делать домашнее задание.
— А когда это я его не делал?
— Вот и чудненько. Напишешь сочинение про феодала или про крестьянина. Объем — восемь страниц.

Напугала, дура. Я вообще сочинения писать люблю, это она тут первый месяц работает и ничего про меня не знает. Мои сочинения училка литературы перед всем классом вслух читает.
Домой после шахматной школы прихожу, там мама с какой-то незнакомой теткой в спальне заперлась. Я себе пожарил котлеты «татарские» и развел картофельное пюре. На маму тоже пожарил, она косолапая, у нее все пригорает. А та тетка пусть сама обед готовит. Мама всегда старается найти себе бабу, которая готовить умеет. Тетя Ира, например, была шеф-поваром в ресторане «Караван», она меня плов делать научила, и еще много всякого полезного я узнал у тети Иры.
Сижу, ем, думаю, что бы такое написать поинтереснее. Можно про то, как на феодала напал сосед, а этот чувак закрылся в замке и оборонялся, как эльфы и хоббиты у Питера Джексона. Или как у крестьянна весь урожай забрали и его семья медленно с голоду сдохла, а потом их крысы обглодали. Пусть училку вытошнит.
Хотя ее и так вытошнит. Она же беременная. Каждый день в учительском сортире блюет.
И тут я придумал. Пусть у феодала будет дочка, которая дает всем подряд. Допустим, конюхам или пажам каким-нибудь, или, еще лучше, пусть даст тому самому соседу, его противнику. Так даже больше экшена. Дочка будет тупая и злобная, с плешивым лбом, кривыми ногами и горбатой спиной, это у нее рахит, оттого что в замке темно, холодно и сыро и в окнах стекол нет. Дочка будет мыться раз в год, спать прямо в одежде и вычесывать гниды из волосьев, а ссать и срать она будет через железную решетку над выгребной ямой, такой вонючей, что от этого запаха задыхаются вши.
Сначала феодал ничего не заметит, потому что знатные дамы тогда одевались в такие платья, под которыми ничего не видно. Потом он все поймет, набьет ей морду и спросит, от кого эта грязная шлюха зачала своего ублюдка. Она выплюнет пару зубов и во всем признается. Папаша соберет войско и пойдет брать приступом замок соседа, а сосед даст ему люлей и скажет, что не собирается жениться на этой корове, даже если ей в приданое достанется все папашино имущество.
Феодал заточит эту дуру в темницу, там она родит своего бастарда и папаша тут же велит убить младенца на ее глазах, а саму ее заставит постричься в монахини, и через год она помрет в своей келье от туберкулеза. А папаше все это будет фиолетово, потому что у него еще восемь детей. Тогда у всех было много детей, потому что никто не умел предохраняться.
По-моему, я здорово придумал. Получилось даже не на восемь страниц, а на десять, я написал прямо в тетрадку по истории, потому что ненавижу с черновика переписывать.
Мама вышла, наконец, с этой новой теткой. Если бы я не знал, что мама только с бабами спит, я бы решил, что тетка на самом деле мужик — такая она была корявая. Тетка спросила:
— Это соседей ребенок, что ли?
Я уставился на ее бритую башку и молчу. Потому что с такими бабами нельзя нарываться.
Мама ей отвечает:
— Не обращай внимания.
Я сгреб тетрадки и убежал в свою комнату.
Та баба на кухне спрашивает:
— Он немного того, да?
И мама ей не сказала, что я вовсе не того. И захихикала вместе с ней. А потом они вдвоем жрали мои котлеты с пюре.
Когда мама не встречается с этими тетками, она нормальная, мы с ней смотрим кино, играем в шахматы, на концерты ходим. Еще мы с ней часто ходим по музеям и она мне все рассказывает. Мне даже наплевать, что она готовить не умеет и мы едим одну пиццу и бутерброды. Иногда мама даже надевает платье и становится очень красивой. Когда у мамы никого нет, она не пьет коньяк, не курит за компанию и не пропадает где-то целыми днями. Сидит в своей комнате и пишет статьи или учебники для разных институтов. Она каждый год переиздает справочник абитуриента по истории, нам потом этих денег надолго хватает. А когда у нее эти сукины тети, они ее таскают по клубам и ресторанам. Тетя Аня ее в позапрошлом году повела на какую-то демонстрацию, и маме голову ушибли резиновой дубинкой, она потом с сотрясением мозга лежала и я ей в больницу апельсины носил. Тетя Аня тоже была высокая, корявая, с бритой башкой и без сисек. Она играла то ли в волейбол, то ли в баскетбол, а меня заставляла по утрам отжиматься, еще и ногу мне на спину ставила, чтобы пониже опустить. Я эту суку так ненавидел, что макал ее зубную щетку в унитаз. Тетя Ира была намного прикольнее, но маме она почему-то надоела. Наверное, маме больше нравится, когда ее дубинками бьют.
У меня в комнате лампочка перегорела, я утром просил маму купить, а она так и не купила. Не буду же я уроки делать в темноте. Сунулся к маме в спальню, а эта тетка уже там сидит с бутылкой:
— Мальчик, тебе чего? Ты в курсе, что надо спрашивать, можно войти или нет?
Тут меня переклинило и я сказал, что я здесь у себя дома, а она в гостях, и лично я ее не звал, так что она сама может идти на хуй.
Тетка почему-то не обиделась, только плечами пожала и глотнула коньяк из горлышка.
Мама принесла бутерброды, попросила меня посидеть в своей комнате.
Я говорю:
— Или она, или я.
Тетка цедит сквозь зубы:
— Надо же, мужик в доме. Он тебе вообще кто? Племянник?
Мама краснеет, начинает оправдываться — типа она хотела девочку, а получился мальчик. Такая вот ошибка природы.
У меня закладывает нос, я стараюсь сдержать слезы, но они текут сами по себе. Тетка глядит на меня с жалостью, как будто я псих какой-то.
— Мама, пусть она уйдет!
— А ну марш в свою комнату! — Мама хватает меня за шкирку, пытается отодрать мои пальцы от дверной ручки, дубасит по ним кулаком со всей дури.
— Мама, ты совсем, что ли?! — Я разжимаю пальцы и падаю спиной вперед.
Тетка встает с маминой кровати и топает к вешалке:
— Ладно, все, мне домой пора. — Она завязывает шнурки.
— Женя, ты чего? Давай завтра? — Мама загораживает входную дверь.
— У меня завтра дела. И послезавтра тоже. — Тетка ныряет под ее плечо и бежит вниз, грохоча ботинками.

Надо мной нависает мамино лицо. Она уродина, когда злится. На лбу вздувается синяя жилка, а глаза становятся маленькими, как у мужика.
— Ты что это вытворяешь??? — Мама пинает меня в бок. — Вставай и марш в свою комнату.
— Там темно.
— А мне насрать!
Я иду к себе и включаю компьютер. Я вчера скачал не скажу где американский фильм «Ебан и Чарли», там мальчик встречается с педофилом, который играет на гитаре. Педофил немолодой, тощий и небритый, и страшный, как черт, но Чарли все равно в него влюбляется, потому что родителям на Чарли насрать. А этот Ебан ему всякие дурацкие песенки поет, как тетя Таня Куценко — это мамина бывшая подруга, она автор-исполнитель. И еще они там с педофилом катаются на великах, а потом, когда родители Чарли все узнают, он уезжает куда-то на поезде со своим педофилом, чтобы давать ему в попу долго и счастливо.
Я бы все-таки не стал с педофилом встречаться, а фильм еще раз посмотреть можно. Вообще, лучше педофил, чем родители, которые тебя не любят. Если бы мне попался хороший педофил, я бы еще подумал.
Мама мне все мозги продолбила этими насильниками, я даже баллончик со слезоточивым газом в рюкзаке носил, чтобы брызгать в глаза маньякам. Потом Катьке Сусловой отдал. Что я, девчонка, что ли — с баллончиком ходить?
Мама у себя в комнате слушает тети Танины записи. Наверное, допивает коньяк. Я фильм досмотрел, уроки на кухне доделал и в постель залез. Уже почти заснул, когда мама в комнату вломилась. Изо рта спиртом воняет, сама в джинсах и в лифчике. Я отвернулся, чтобы на меня не дышала.
— Не притворяйся, что спишь. Говнюк! — Начала меня трясти и щипать ногтями.
— Не мешай мне спать.
— А ты не мешай мне жить.
Я ничего не ответил и задышал ровно, как будто уже засыпаю. Главное — сейчас сделать вид, что я сплю. Мама к утру проспится и снова поумнеет. Это тетки на нее так действуют, я-то знаю.
Она начинает щекотать мне пятки, я терплю несколько минут, а потом начинаю дрыгать ногами. Она издевается, что ли?
— Открой глаза, когда мать с тобой говорит! — Она сползает на пол и снова плюхается ко мне на кровать. — Ты уже взрослый сукин сын и должен понимать, что я имею право на личную жизнь. Думаешь, я так люблю детей? Я ненавижу этих сраных детей, понял? Я тебя сделала только потому, что эта сука Танька попросила. Ныла все время, что нам нужен общий ребенок, а у нее у самой был отрицательный резус, и она выносить не могла. Тебя вообще должна была она рожать, понял? Потому что она фем, то есть баба. Сука, в общем.
Мамина голова клонится все ниже и ниже, волосы подметают пол. Она снова чуть не падает, просыпается и садится прямо:
— И вообще, у нас должна была родиться девочка. А ты — генетический мусор. Понял? Хромосома игрек — это неполноценная хромосома икс. Не спать!!!
— Мама, мне завтра в школу. — Я натягиваю на уши одеяло.
— Твоя школа обойдется и без тебя. Ты не представляешь для нее особой ценности… — Мама зевает. — Вообще, у всех мужиков завышенная самооценка. Любое ничтожество считает, что все ему чем-то обязаны просто потому, что он мужик. А на самом деле мужик — пустое место. Ходячая фабрика спермы, бля. Пчелы самцов уничтожают за ненадобностью. Понял?
Я лежу и представляю себе, как пчелы впиваются в мое тело черными хоботками. У меня на них аллергия. Если укусит пчела, надо сразу сделать укол, иначе лицо раздуется, станет трудно дышать и я умру. Мама это прекрасно знает.
— Не спать! — Мама хлопает меня по ноге.
— Отстань!
— Да на хрен ты мне сдался. Короче! Если ты еще хоть раз себе такое позволишь, я тебя убью. Всё.
Мама уходит, в коридоре что-то падает — наверное, телефон и табуретка. Из форточки тянет холодом, но я не хочу вставать, еще больше замерзну. Почему-то болит лоб, это странно, меня ведь никто не бил. Попробовал бы кто-то меня побить. Голова болит все сильнее, я ощупываю лоб и вспоминаю, что это Светлана мне дверью приложила. Дура, корова.
За что?
Мама снова ставит тети Танин диск. Тетя Таня мне нравится, но я ее песенки ненавижу. Когда мне было лет пять, мама меня заставляла сидеть на ее квартирниках рядом с немытыми тетками в некрасивой одежде. Тетки улыбались и кивали в такт седеющей башкой, а иногда еще начинали подпевать. А песенки были говно, одну от другой не отличить. У нее почти в каждой песне обязательно был костер, палатка, гитара и какие-нибудь два сердца, две руки и другой кал. Или ворох кленовых листьев. Или лес, в котором заблудились два сердца, или река, по которой плывет труп ее врага. Мужика, конечно.
Оказывается, это тетя Таня хотела детей. Почему я тогда остался с мамой?
Пошел к маме, вырубил музыкальный центр.
— А кто это тебе разрешил выключать? — Мама пытается поймать меня за руку и падает обратно на диван. — Все, пиздец, ноги не держат… Чо те надо? Ты ваще должен в кровати быть.
— Мама, почему ты меня не отдала тете Тане?
— Ну, как почему… Слишком жирно ей. Она меня послала, и ей же еще ребенок? Хрен ей собачий. Не она рожала, не ей и воспитывать.
— А кто мой отец?
— Никто. Его нет.
— Тебе дали из этого, из банка спермы, да?
Мама почему-то начинает хихикать как ненормальная.
— Что смешного?
— Да так… — Она отмахивается. — Нужен мне этот банк спермы. Просто позвали одного приятеля, он в ложку кончил, и мы с тетей Таней тебя сделали.
— В какую ложку?
— В обычную. Столовую.
— А ложку потом куда дели?
— Помыли и положили обратно в ящик. Все, брысь отсюда.

* * *

Утром кашу себе сварил из гречневых хлопьев. И маме тоже, конечно. Постучался к ней, она треники надела, волосы во все стороны торчат, глаза опухшие, красные. Сразу к холодильнику и начинает кефир хлестать. Проморгалась немного — у нее по утрам всегда так с глазами, потому что плохо видит и еще от монитора конъюнктивит. Я спрашиваю:
— Тебе положить?
Она:
— А почему это ты кашу вилкой ешь???
— Не могу найти ту ложку.
— Чего?
— Я все ложки выброшу и новые куплю.
Мама сначала не понимает. Наверное, думает, ей это приснилось вчера:
— Я тебе что-то не то сказала?
Начинает меня тормошить, как будто от этого все ее слова у меня из головы вылетят.
— Мама, ты меня любишь?
— Не задавай дурацких вопросов.

Первым уроком опять была история. Светлана меня гоняла по всем датам — пришлось поставить пятерку. Я ее даже пожалел, такая у нее была морда кислая, когда она расписывалась в дневнике.
Сдали тетради.
После шестого урока я сразу домой пошел. Именно пошел, а не побежал, хоть и было холодно. На газоне у нашей школы выгуливают собак, ну и на тротуаре эти четвероногие скоты иногда срут, а убирать никто не хочет. А я не хочу вляпаться. Собачье говно наполовину прикрыто опавшими листьями, так и поскользнуться можно. Дошел до перехода, слышу, сзади шпильки цокают, потом шпилька царапает асфальт — наверное, как раз в собачью колбаску попала. Истеричка меня догоняет, рожа красная, в одной руке — торба, в другой — моя тетрадка. И начинает этой тетрадкой по лицу меня хлестать, дура ненормальная. Орет:
— Ты что там про меня накалякал, гнида?!
— Это сочинение, Светлана Александровна. — Рюкзак снял и подставил, она ушиблась.
— Ты мудак мелкий, ты знаешь это? — Светлана тяжело дышит.
— А вы — сука.
— Что?
— Такие как вы не должны рожать. Вы детей ненавидите.
Ее губы трясутся, тетрадка пляшет в руках и падает, я ее поднимаю и сую училке в торбу. Говорю:
— Светлана Александровна, вы лучше сделайте аборт. У вас все равно мужа нет, никто вас рожать не просит.
Эта всхлипывает:
— Завтра в школу с… с родителями…
— Завтра суббота, Светлана Александровна.
— Не умничай, говнюк. Я сказала, в понедельник.
Развернулась и обратно потопала, споткнулась два раза. Я ненавижу ее белые сапоги. Когда она ходит по классу, в полу остаются выбоины от шпилек. Портит паркет.

Я заскочил домой, скинул рюкзак, надел куртку и поехал к тете Тане. Маму я не хочу видеть.
Я к тете Тане в гости часто заезжаю, она даже не удивилась, когда я ей из метро позвонил. Специально с работы пораньше ушла, она в какой-то студии звукозаписи работает. Обед приготовила, я поел, она спросила, как у меня дела в школе, я на истеричку пожаловался. Тетя Таня говорит: «Не обращай на нее внимания». Как я буду внимание не обращать, если мне тетрадкой по лицу дали?
Про ложку я ей, конечно, ничего не сказал, только спросил, где мой отец живет. Типа мама адрес забыла. Ну, тетя Таня мне его адрес и дала. Я еще попросил на бумажке нарисовать, как проехать — у него квартира где-то на улице Партизана Германа.

Когда я добрался до Партизана Германа, была уже почти ночь. Несколько раз дорогу спрашивал, там дома стоят не вдоль улиц, как у нас, а где-то во дворе, и номера у них дурацкие — какой-нибудь 23-а или дом 63, корпус 2. И сама улица, наверное, несколько километров. Домищи длинные, я думал, пешком дойду, а там оказалось, что нужно топать еще три остановки. И у него в доме парадной и черной лестницы не было, зато было несколько подъездов, так что я минут десять выяснял, в какой мне надо. Потом еще ждал, когда кто-нибудь дверь в подъезд откроет, потому что в домофоне никто не отвечал. Сняли трубку — и музыка.
Наконец меня впустила девочка с собакой, я на лифте поднялся на восьмой этаж и приложил ухо к двери. Время шло, а я не мог на кнопку звонка нажать. Вдруг у него семья, или он мне не понравится, или еще что. Может, он вообще переехал. А там внутри музыка и мужские голоса. Что-то отмечают, наверное.
Кто-то завозился с замком, я отскочил — вылезает пьяный парень с сигаретой. Зажигалкой чиркает, а прикурить никак не получается, даже не может концом сигареты в огонек попасть. Я его руку подержал, он прикурил. У парня волосы снизу темные, а сверху почти белые, он в черной майке-безрукавке, рваных джинсах и носках. Так без тапок на бетонном полу и стоит, нажрался, ему не холодно.
Следом за ним вылезают двое, от них тоже спиртом несет. Один, со стаканом коньяка, кричит:
— Куда эт ты без меня?
Обхватил крашеного и по заднице шлепнул. Крашеный ему:
— Лапы убери, да? Не видишь, тут ребенок?
Третий меня заметил:
— Мальчик, ты ждешь кого-то?
Я ему:
— Нет…
— Заблудился?
— Нет, не заблудился.
Третий постарше немного и не такой пьяный. И в тапках.
Если в тапках — значит, он тут живет, а не в гости пришел. Тот мужик мне, вроде как, не настоящий отец, это только сперма его была. Я же не буду спрашивать, папа он мне или нет. Ну я и сказал:
— Вы когда-нибудь кончали в ложку?