25.05.2009 в 09:07
Пишет Мифическая личность:Н. Мендкович. Кто «изнасиловал Германию»? (часть 2)
«С Востока пришли большевизированные монгольские и славянские орды, немедленно насиловавшие женщин и девушек, заражая их венерическими заболеваниями, оплодотворяя их будущей расой русско-германских полукровок...» [48]. Если читатель полагает, что приведенные строки взяты из какой-нибудь немецкой газеты конца Великой Отечественной, то глубоко ошибется. Эти строки взяты из книги, изданной в США в 1947 по мотивам слушаний в парламенте, посвященных действия Красной Армии в послевоенной Германии.
Тема изнасилований творимых на ее территории играла очень важную роль и в немецкой агитации. На последнем этапе войны пропаганда стран Оси делала основную ставку на запугивание населения ужасами возможного поражения, зверствами, которые учинят на их территории победители, если немцы не напрягут последних сил и не отбросят врага. Как признавали после войны немецкие пропагандисты, наибольшим успехом пользовалась агитация против русских: население было психологически подготовлено к образу по-звериному жестокого «недочеловека» и готово было поверить в любые преступления Красной Армии[49].
читать дальшеКанонический образ советских массовых изнасилований утвердился в Германии после боев за деревню Неммерсдорф, которая была вначале взята частями РККА, а затем снова отбита немцами, которые объявили, что нашли на улицах пострадавшего от боев селения множество жертв расправы русских. «Страх людей увеличивался по мере приближения канонады. Женщины Восточной Пруссии, несомненно, слышали о жертвах Неммерсдорфа. … В кинотеатрах Германии потом показали страшные кадры хроники, на которых были запечатлены шестьдесят две женщины и молодые девушки, изнасилованные и убитые советскими солдатами. Министерство Геббельса старалось получить как можно больше информации о подобных фактах, чтобы затем по максимуму использовать их в своей пропаганде. Собственно говоря, моральные аспекты такого рода событий Геббельса интересовали меньше всего — главное, чтобы все стали бояться прихода русских»[50] — пишет английский историк.
Следует отметить, что Бивор запутался в цифрах. По официальной немецкой версии опубликованной в «Фолькише Беобахтер» 62 – общая численность погибшего во время боев гражданского населения окрестностей города Гумбиннена. В самом Неммерсдорфе по немецким же данным погибло 26 человек: 13 женщин, 8 мужчин и 5 детей, во всяком случае ни о каких 62 «изнасилованных девушках и женщинах» и речи быть не может[51]. Игорь Петров сопоставляя только немецкие материалы о событиях в этом селении, смог доказать, что как опубликованная немцами фотохроника и минимум большинство сообщений об изнасилованиях пропагандистские фальшивки[52].
Интерес к теме изнасилований подогревала и западная пресса, впрочем, пока не по политическим соображениям, а желая угостить читателей «жаренными фактами». По свидетельству Томаса Бейли, американца, побывавшего в послевоенной Германии, сообщения журналистов откомандированных в страну больше напоминали судебную хронику. «Хорошим заголовком [для них] было изнасилование двух невинных немок сумасшедшим перемещенным поляком…»[53]- писал он в своих позднейших воспоминаниях.
Однако после войны, когда отношения между недавними союзниками стали ухудшаться и постепенно переходить в фазу «холодной войны» Запад попытался повторно использовать образцы немецкой пропаганды. В августе-ноябре в Конгрессе США проходят слушания посвященные «русским изнасилованиям» в Германии. В частности прозвучали, ставшие историческими слова о том, что в ряде деревень Померании «красные солдаты изнасиловали в первые недели оккупации всех женщин и девушек с 12 до 60 лет»[54]. Позже этот яркий образ «изнасилования ВСЕХ» продолжил свое шествие по страницам русофобской литературы и существует до сих пор.
В 1945-м оглашенные сообщения о массовых изнасилованиях быстро перекочевали на страницы прессы и оказались в центре внимания публики. Правда, при малейшем критическом рассмотрении многие из них не вызывали никакого доверия. Для примера приведу один случай подобной публикации. Киллинг со ссылкой на сообщение американской прессы приводит душераздирающие описание массовых изнасилований в Данциге (Гданьске), где «советские оккупанты» заманили немецких женщин в Кафедральный собор и там, играя на органе и звоня в колокольчики, насиловали их всю ночь»[55]. Сочиняя эту историю, журналист поступил несколько опрометчиво. В кафедральном соборе Гданьска, расположенном в районе Оливы, действительно есть орган, который одно время считался крупнейшим в Европе. Одна беда,— из-за этой самой уникальности во время боевых действий его частично демонтировали, и трубы вывезли на Запад. Пока трубы были в отъезде, кто-то украл консоль, так что орган был реставрирован сравнительно поздно и впервые заиграл только на Рождество 1945 года[56], а сама заметка о «музыкальном изнасиловании» датирована 6 декабря.
Впрочем, несмотря на все несуразности, образ Красной Армии насилующих всех на своем пути основательно закрепился в Западном сознании. Профессора Уайт, Мэнчип и Конквест (да, тот самый, автор книг о «голодоморе») в своей книге с рекомендациями американцам, как выжить после захвата Америки коммунистами, советуют всем женщинам «регулярно принимать противозачаточные таблетки, когда советская оккупация представляется вероятной или даже возможной»[57].
Такие исследователи как Норманн Наймарк [58] строят целые теории о том, какую коллективную психологическую травму нанесло вторжение восточным немцам, однако приведенные цитаты скорей позволяют считать, что «психологическая травма» была нанесена западной читающей публике, которая слишком уж полюбила образ «русских насильников». Между тем собственно немецкая национальная память содержит гораздо менее богатый материал, чем многим хотелось бы.
Как я уже указывал выше: если изнасилования были столь массовыми как описывают антироссийски настроенные авторы, то историки должны иметь сравнительно легкий доступ к свидетельствам очевидцев. Если изнасилована каждая 6 немка в восточных областях, то элементарный социологический опрос должен дать исследователям богатейшую статистику свидетельств о сексуальных преступлениях в конце войны. Между тем, если кто-то и прибегал к этому очевидному пути исследования, то ничего не нашел.
В указанном фильме «Освободители и освобожденные» авторы приводят 14 свидетельств немок, которых изнасиловали или пытались изнасиловать (двое), а также 3 женщин и 6 мужчин служивших в советской армии, многие из которых заявляли, что даже не слышали об изнасилованиях[59]. Это практически весь набор немецких свидетельниц, который стабильно фигурирует в соответствующей литературе на протяжении всей многолетней истерии вокруг «изнасилованной Германии». Они еще до выхода фильма были хорошо известны всем, кто занимался этим вопросом. Практически никто из них не был «найден» авторами фильма: все уже ранее выступали с воспоминаниями о «преступлениях советских солдат» в печати. Разумеется, я не хочу огульно все их обвинить в прямой лжи, хотя ни в одном из случаев нельзя исключать описанные выше возможные причины: легендирование неодобряемых обществом связей и нежелательной беременности, антикоммунистические и антирусские убеждения, сформировавшиеся под влиянием официальной пропаганды.
Сообщениям об изнасилованиях заставляет не доверять массовая истерия конца войны. Так советские документы сообщали: «...Немецкое население распропагандировано, что войска Красной Армии поголовно уничтожают все население, в том числе детей, стариков... В результате... немецкие солдаты и гражданское население стремятся уйти на запад, чтобы сдаться англо-американским войскам. Коренного немецкого населения в занимаемых районах осталось мало. В населенных пунктах, прилегающих к реке Одер, оно исчисляется единицами (женщины, старики)»[60].
Причиной этой пустоты была не планомерная эвакуацию, на которую гитлеровское руководство долго не могло решиться, а страх местных жителей перед захватчиками. Каждый из них слышал или хотя бы догадывался о том, что происходило на Востоке. Беседовал с фронтовиками, видел фотографии расправ, получал «трофейные» посылки с фронта. Теперь те, кто пострадал от действий его собратьев, пришли и в его дом. Благодаря этому фашистская «реклама» массовых изнасилований вызывала у немцев полное доверие и страх.
Лишь увидев, что красноармейцы не платят Германии той же монетой жители выходили из своих убежищ. «С приходом наших частей, спустя некоторое время, убедившись, что Красная Армия над населением не чинит расправ, жители возвращаются в свои дома, — сообщает одно из политдонесений. - В селе Ильнау утром 23 января было только два старика и старуха, к вечеру 24 января было уже более 200 человек». На улицах и в домах при встрече с советскими солдатами жители поднимали руки вверх. Старуха-немка из села Нацхармен удивленного говорила: «Уже прошло полдня, как пришли русские, а я еще жива»[61].
Гораздо больший вред населению наносили не реальные преступления советских солдат, а ужасы о них распространяемые нацистской пропагандой. Страх убивал вернее, чем оружие. Политотделы РККА доносили о массовых самоубийствах немцев перед вступлением в их города и села советских частей. Так близ деревни Зюбитц части РККА обнаружили сарай с телами 16 человек, 10 из которых были детьми. Все они покончили с собой в ожидании «нашествия варваров». Как сообщает донесение, самоубийцы, дожившие до прихода Красной Армии, отказывались от помощи, твердя: «Лучше умереть, чем жить с русскими»[62].
Позднее красноармейцы вспоминали и случаи, когда им самим приходилось спасать жертвы немецкого страха перед нашествием: «Вдруг, совсем рядом — выстрел из дома, у которого остановилась наша первая машина....Немецкий офицер застрелился из парабеллума, а в соседней комнате лежат женщина и двое малышей, изо рта идет пена. В дом бросился военфельдшер Королев. Велел нести из коровника молоко. Через 2 дня детишки стали поправляться. Женщина рассказала, что ее муж еще вчера вечером сказал: «Все кончено. Тебе и детям нельзя попасть в их руки». Когда услышал звук приближающихся машин, стал торопливо поить сына и дочку из стакана. Под дулом пистолета выпила отраву и жена, после чего потеряла сознание»[63].
Тяжелейшей травмой для немцев стало и само поражение Германии. Как бы жители страны ни относились к официальной идеологии, в стране за годы прошедшие под ее знаком были выработаны привычный жизненный уклад, устоявшиеся стереотипы, в конце концов, независимость страны и какие-то формы национальной гордости. Теперь же страна потерпела поражение в войне, ее восточная часть оккупирована теми, кого пресса недавно именовала «недочеловеками». Экономика страны разрушена, и все способы жизни так или иначе связаны с взаимодействием с оккупационными силами.
Для многих немцев это было огромным национальным и личным унижением, едва ли не худшим чем реальное изнасилование. Послевоенное общество немецкие историки характеризуют как общество катастрофы, отмечая всеобщую социальную апатию и неверие в возможность перемен к лучшему[64]. Крах старого мира и привычных представлений о нем отразился не только на самоощущении немцев, но и на их повседневной практике. По итогам уборки урожая 1945 года в Восточной Пруссии органы государственной безопасности сообщали, полную дезориентацию местного крестьянства: разрушение многополья и севооборота, захваты земель, и даже засорение полей сорными травами[65]. Казалось, люди потеряли всякую надежду на дальнейшую жизнь и ждут конца света со дня на день.
Массовая психологическая травма послевоенных жителей Германии, социальный кризис и наследие нацистской пропаганды стали благодатное почвой по развитию мифа о «советских преступлениях. Описания советских преступлений становятся необходимы вне зависимости от того сталкивалась ли человек с ними в действительности. Человек может описывать их со всеми подробностями, почерпнутыми из статей «Фолькише Беобахтер», послевоенных слухов и собственных фантазий, искренне считая, что он только чуть упрощает картину отказом от ссылок. Пройдя через очистительное горнило «научного анализа» эти сообщения превращаются в несомненные факты, внедряются в сознание читателей и отзываются новыми сенсационными сообщениями.
Такая трактовка многих сообщений об изнасилованиях тем более основательна, что этот социальный миф начал формироваться еще до победы советских войск сугубо на психологической основе. «По городу ходили слухи, правда не подтвержденные, что в районе зоопарка, темных углах вокруг станции метро, да и в самом парке Тиргартен, молодые девушки совокупляются с чужестранцами»,— сообщает Э. Бивор[66], описывая ситуацию зимы 1945 года. Позже образ «совокупления с чужестранцем» был развит и доработан на основе военной пропаганды и панических слухов и возник в законченном виде перед восхищенной западной публикой.
Это видно на многих примерах. Так анализируя послевоенные свидетельства о событиях в Немеррсдорфе, ставшие составной частью фашистского пропагандистского мифа, И. Петров обнаружил, что сообщенные в них факты никак не соотносятся между собой и даже с официальными утверждениями немецкой пропаганды. Указывая на избыточную красочность, маловероятную концентрацию очевидцев в Неммерсдорфе, отсутствие общих данных, исследователь приходит к выводу, что большинство конкретных фактов являются плодом фантазии авторов67.
Обилие недостоверных сообщений об изнасилованиях и преступлениях красноармейцев в конце войны стали проблемой даже для западной пропаганды. Читатели британских и американских газет вряд ли поверили бы, что «Красные варвары», умудрились изнасиловать столько народа. Американскому военному командованию пришлось даже выступить со специальным обращением к западным корреспондентам в Берлине, в котором они призывали критично относиться к «немецким историям о зверствах русских» и не тиражировать их «без проверки их достоверности»[68].
Советский взгляд
Выдвигая гипотезы о причинах, по которым Красная Армия должна была учинять массовые изнасилования в Германии, западные авторы проявляют блестящую изобретательность. В частности Э. Бивор не ограничился ссылками на «русское пьянство», а указал и на подстрекательскую советскую пропаганду, и на «жестокость тоталитарной системы» и «негуманное обращения советских командиров со своими подчиненными», которые «парализуют гуманное отношение людей друг к другу», половые патологии у всех представителей советского общества, вызванных политикой власти в области сексуального просвещения[69].
Последнюю причину Бивор живописует просто блестяще: «Дело в том, что в 1920-е годы вопрос о сексуальной свободе активно обсуждался внутри коммунистической партии, однако в последующее десятилетие Сталин добился того, что советские люди стали считать себя живущими в обществе, где о сексе в принципе речи идти не может... Следствием подавления советским государством сексуальных желаний своих граждан стал так называемый «барачный эротизм», который, несомненно, был более примитивным и жестоким, чем самая убогая иностранная порнография. И на все это накладывалось бесчеловечное влияние пропаганды, которая окончательно подавляла все сексуальные импульсы у людей. Таким образом, большинство советских солдат не имели необходимого сексуального образования и просто не знали, как правильно обходиться с женщиной»[70].
Следует признать, что последний тезис меня весьма встревожил, потому что я и сам никакого специального сексуального образования не получал и даже не знаю, что под ним понимает Бивор. Конечно, у меня есть определенные суждения о том, как мужчине надлежит обращаться с женщиной, но, судя по прочитанному этого явно недостаточно. Следовательно и я подвержен этому страшному «барачному эротизму» и склонности к изнасилованиям? Или все-таки нет?
Теория Бивора имеет большую логическую прореху, вызванную тем, что всеобщая сексуальная патология советских граждан, видимо нигде кроме Германии 1945 года не проявилась. Скорей можно заключить, что в половом отношении русские той эпохи были весьма сдержаны, чему есть независимые подтверждения в виде отчетов СД о поведении советских остарбайтеров вывезенных с оккупированных территорий. половой жизни советских людей полученные немецкими властями на основе изучения остарбайтеров. Так отчет 1942 года сообщал: «В сексуальном отношении остарбайтеры, особенно женщины проявляют здоровую сдержанность. Например, на заводе «Лаута-верк» (г. Зентенберг) появилось 9 новорожденных и еще 50 ожидается. Все кроме двух являются детьми супружеских пар. И хотя в одной комнате спят от 6 до 8 семей не наблюдается общей распущенности.... Фабрика кинопленки «Вольфен» сообщает, что при проведении на предприятии медосмотра было установлено, что 90% восточных работниц в возрасте от 17 до 29 лет были целомудренными»[71].
Вообще СССР военных и предвоенных лет вовсе не был страной всеобщей патологической жестокости, какой он кажется Бивору и его коллегам после прочтения книг Солженицына и других сталинских противников. С точки зрения современных стандартов жизнь в Союзе 1930-х годов были крайне тяжела, но современниками, имевшими опыт отличный от нашего она воспринималась совершенно иначе.
Леон Фейхтвангер, побывавший в Советском Союзе в 1937-м, констатировал, что лояльное отношение советских граждан к режиму поддерживает улучшение условий жизни: «…яркий контраст между прошлым и настоящим заставляет забывать об этих лишениях. У кого есть глаза, умеющие видеть, у кого есть уши, умеющие отличать искреннюю человеческую речь от фальшивой, тот должен чувствовать на каждом шагу, что люди, рассказывающие в каждом углу страны о своей счастливой жизни, говорят не пустые фразы»[72].
Рассматривая данные последующих исторических исследований уровня жизни в сталинском СССР, мы должны признать верность наблюдений Фейхтвангера. Рост потребления советских граждан с 1928 по 1939 годы составил почти 27%, причем это коснулось не только продуктов питания, но и ряда потребительских товаров, производство которых был довольно проблемным вопросом в то время[73]. Интенсивность роста возрастала с каждым годом, что поддерживало у населения обоснованные надежды на лучшее будущее.
Да, в сравнении с современными стандартами жизнь в предвоенном и военном СССР была более чем скромной, но не следует забывать, что ситуация в соседних странах была не лучше. Советский Союз являлся местом устремлений очень многих граждан мира именно в силу лучших жизненных стандартов. В 1939-м управление пограничных войск Киевского округа доносило о проникновении в СССР через западную границу 7082 эмигранта только за две недели октября. Бежали преимущественно крестьяне пограничных селений спасаясь от репрессий и нищеты. По агентурным данным после замерзания рек в том же году на советскую сторону намеревались перейти целые селения[74]. Так румынскую границу перешел в частности будущий украинский писатель и литературовед Михаил Игнатюк, в тот момент простой крестьянский парень, который хотел получить в СССР образование.
Ограничения же политических свобод равно травмировали население гораздо меньше чем принято думать, во многом благодаря той самой лояльности, вызванной экономическим прогрессом. Андре Жид в своей критической книге «Возвращение из СССР» (1936) писал о советском единомыслии: «Впрочем, сознание людей сформировано таким образом, что этот конформизм им не в тягость, он для них естествен, они его не ощущают, и не думаю, что к этому могло бы примешиваться лицемерие»[75].
В общем-то на вымысле построена и теория и подстрекательской роли советской пропаганды в отношении немцев. Идеологическое отношение к Германии и немецкому народу на уровне пропаганды было сформулировано еще в первый год войны. Так А. Н. Толстой в 1941 году писал:
«Мы верим, что в Германии есть люди, которые в отчаянии от позора и стыда закрывают руками лицо, слушая о деяниях своих соотечественников. Деяния офицеров и охранников Гитлера, немецких солдат превосходят все нам известное из истории ужасов, зверств и кровавых массовых дел. Это не какие-нибудь единичные случаи садизма представителей германской расы, это поведение гитлеровской армии, воспитанной «для завоевания мира» и установления иерархии класса господ.
Чем мы ответим на фашистские зверства? Ненавистью, удесятеряющей наши силы и наше мужество в бою, грядущей победой над гитлеровскими армиями, разгромом их и уничтожением всей системы озверения человека, всей системы вместе с выродками рода человеческого, начиная с потрясучего и припадочного Гитлера. Мы уважаем Человека, мы бережем его, мы боремся за счастье Человека»[76].
Ему вторил Илья Эренбург: «Не о низменной мести мечтают наши люди, призывая к отмщению. Не для того мы воспитали наших юношей, чтобы они снизошли до гитлеровских расправ. Никогда не станут красноармейцы убивать немецких детей, жечь дом Гете в Веймаре или книгохранилище Марбурга. Месть — это расплата той же монетой, разговор на том же языке. Но у нас нет общего языка с фашистами. Мы тоскуем о справедливости. Мы хотим уничтожить гитлеровцев, чтобы на земле возродилось человеческое начало»[77].
Такой подход к антифашистской пропаганде следует признать официальным, так как его неоднократно озвучивал глава ВКП (б) И. В. Сталин. В своем приказе-поздравлении 23 февраля 1942 года он писал:
«Иногда болтают в иностранной печати, что Красная Армия имеет своей целью истребить немецкий народ и уничтожить германское государство. Это, конечно, глупая брехня и неумная клевета на Красную Армию. У Красной Армии нет и не может быть таких идиотских целей. Красная Армия имеет своей целью изгнать немецких оккупантов из нашей страны и освободить советскую землю от немецко-фашистских захватчиков. Очень вероятно, что война за освобождение советской земли приведёт к изгнанию или уничтожению клики Гитлера. Мы приветствовали бы подобный исход. Но было бы смешно отождествлять клику Гитлера с германским народом, с германским государством. Опыт истории говорит, что гитлеры приходят и уходят, а народ германский, а государство германское — остаётся.
Сила Красной Армии состоит, наконец, в том, что у нее нет и не может быть расовой ненависти к другим народам, в том числе и к немецкому народу, что она воспитана в духе равноправия всех народов и рас в духе уважения к правам других народов. Расовая теория немцев и практика расовой ненависти привели к тому, что все свободолюбивые народы стали врагами фашистской Германии. Теория расового равноправия в СССР и практика уважения к правам других народов привели к тому, что все свободолюбивые народы стали друзьями Советского Союза» [78].
Оба эти текста вошли в его книгу «О Великой Отечественной войне Советского Союза», впервые изданную в 1943 году тиражом 5,5 миллионов экземпляров. В годы войны она переиздавалась три раза общим тиражом 19 млн. экземпляров и была предназначена в первую очередь для бойцов РККА.
В действительно корни ненависти красноармейцев к немцам были не в военной пропаганде, а в том, что Красная Армия не по волшебству оказалась в Восточной Пруссии, но перед этим она прошла с боями по всей ранее оккупированной территории Советского Союза. Она знала о фашистских преступлениях не из статей Толстого и Эренбурга, а из собственного горького опыта. В «Красной звезде» в статье «Говорят судьи» приводит письма фронтовиков в редакцию. Они писали об ужасах фашистского нашествия, с которыми каждому из них пришлось столкнуться. Пытки, казни, уничтоженные семьи, сожженные деревни... Один из них, некто полковник Лопахин, опросили бойцов своей части: из 700 опрошенных у 685 от рук фашистов погиб кто-то из родственников [79].
Некоторые пи письма содержали даже угрожающе двусмысленные строки нотки: «Русские отходчивы, но память у нас крепкая. Скоро в Кенигсберге я вспомню Великие Луки. И зло мы уничтожим» — писал один из фронтовиков. Официальная пропаганда пыталась всячески ликвидировать устремления отомстить врагу на его территории, апеллируя к патриотизму военнослужащих. Еще в 1944 году в Москве прошел специальный слет представителей фронтовых комсомольских организаций, на котором выступил Калинин, призвавший участников убедить бойцов «уберечь честь Советского Союза» и «вести себя культурно, вежливо с населением»[80].
Аналогичные команды спускали и по линии военного командования. Как вспоминал командующий одной из армий 1-го Украинского фронта Д. Д. Лелюшенко: «Командирам соединений, частей и политическим органам в связи с этим военный совет армии дал указание об усилении бдительности и воинской дисциплины в отношении к местному населению, напомнил об интернациональной миссии воинов Красной Армии. Но этим вопросам среди воинов велась разъяснительная работа всеми командирами, политработниками, партийными и комсомольскими организациями. Короткие привалы во время дозаправки танков горючим, пополнения боеприпасами,— словом, каждая минута была использована для разъяснительно-воспитательной работы» [81].
Сталинское руководство прекрасно понимало опасность тех или иных эксцессов во время боевых действий, каждый такой факт мог быть использован и противником как орудие пропаганды во время войны и нынешними союзниками борьбе за раздел послевоенного мира. Из-за этого наравне с чисто боевыми РККА предстояло выполнить на территории Европы политические задачи: избежать конфликтов с местным населением, не допустить инцидентов компрометирующих СССР, восстановить на подконтрольных территориях нормальную жизнь.
Между тем, преступления против мирного населения со стороны отдельных солдат не были невозможными. Армии во всех странах мира формируются из молодых мужчин, которые традиционно являются наиболее криминогенной прослойкой общества, а в условиях же наступательной войны на чужих территориях крайне трудно обеспечить стопроцентный контроль над дисциплиной в частях. Быстрое передвижение подразделений, чужая территория и язык могут создать ошибочное ощущение безнаказанности у лиц склонных к правонарушениям.
Опасность проникновения в армию недостойных лиц возросла в период Великой Отечественной войны, когда из истощения людских ресурсов, на фронт были вынуждены брать практически всех. Первым делом проблемы возникали в тыловых военных округах, куда направляли наименее подготовленный во всех отношениях личный состав личный состав: приказ Народного Комиссариата Обороны 4 февраля 1943 года по Южно-Уральскому Военному округу обращал внимания на ряд случаев хулиганства со стороны местных офицеров. Приказ предписывал сократить судебно-следственную процедуру по имеющимся делам, чтобы ускорить сообщение о наказании виновников[82]. В январе 1944 года последовал аналогичный приказ по десантным войскам, подписанный лично Сталиным[83]. С мая того же года всем случаям грабежа и иным серьезным преступлениям, совершаемым военнослужащими, присваивался статус общеармейского ЧП, и о них надлежало докладывать лично заместителю наркома Василевскому[84]. 19 января 1945 года Сталин подписывает отдельный приказ, предусматривающий чрезвычайные меры по пресечению любых бесчинств на освобожденных территориях[85].
С одной стороны упомянутые документы позволяют заключить, что преступления военнослужащих составляли серьезную проблему, с другой стороны, если по случаю ограбления ларька на Урале НКО выпускает специальный приказ, это говорит об абсолютных масштабах явления как о сравнительно ограниченных.
До момента окончание войны практика поддержания порядка среди своих частей была уже отработана, наравне с патриотической пропагандой ставка делалась и на репрессивные меры. Глава советской оккупационной зоны в Австрии Иван Конев отдал приказ «воздерживаться от политики мести» и «принимать решительные меры ко всем случаям незаконных конфискаций и насилия». Фронтовая молва приписывала Коневу особую жестокость, в период командования 1-м Украинским фронтом, рассказывали о расстреле 40 солдат и офицеров перед строем[86]. Прямых документальных подтверждений этого факта у нас нет, но имеющимся материалам оккупационные власти в Австрии действительно требовали от трибуналов максимально часто применения смертной казни по делам о преступлениях против мирного населения[87].
Аналогичные жесткие меры применялись в Румынии. В. П. Брюхов вспоминает случай, когда один из офицеров его полка попытался изнасиловать румынскую девушку вместе с механиком своего танка, а когда та попыталась сбежать — застрелил ее.
«На следующий день приходят ее родители с местными властями к нам в бригаду. А еще через день органы их вычислили и взяли — СМЕРШ работал неплохо. Иванов сразу сознался, что стрелял, но он не понял, что убил. На третий день суд. На поляне построили всю бригаду, привезли бургомистра и отца с матерью. Механик плакал навзрыд. Иванов еще ему говорит: «Слушай, будь мужиком. Тебя все равно не расстреляют, нечего нюни распускать. Пошлют в штрафбат — искупишь кровью». Когда ему дали последнее слово, тот все просил прощения. Так и получилось — дали двадцать пять лет с заменой штрафным батальоном. Лейтенант встал и говорит: «Граждане судьи Военного трибунала, я совершил преступление и прошу мне никакого снисхождения не делать». Вот так просто и твердо. Сел и сидит, травинкой в зубах ковыряется. Объявили приговор: «Расстрелять перед строем. Построить бригаду. Приговор привести в исполнение». Строились мы минут пятнадцать двадцать. Подвели осужденного к заранее отрытой могиле. Бригадный особист, подполковник, говорит нашему батальонному особисту, стоящему в строю бригады: «Товарищ Морозов, приговор привести в исполнение». Тот не выходит. «Я вам приказываю!» Тот стоит, не выходит. Тогда подполковник подбегает к нему, хватает за руку, вырывает из строя и сквозь зубы матом: «Я тебе приказываю!!» Тот пошел. Подошел к осужденному. Лейтенант Иванов снял пилотку, поклонился, говорит: «Простите меня, братцы». И все. Морозов говорит ему: «Встань на колени». Он это сказал очень тихо, но всем слышно было — стояла жуткая тишина. Встал на колени, пилотку сложил за пояс: «Наклони голову». И когда он наклонил голову, особист выстрелил ему в затылок. Тело лейтенанта упало и бьется в конвульсиях. Так жутко было…. Особист повернулся и пошел, из пистолета дымок идет, а он идет, шатается, как пьяный. Полковник кричит: «Контрольный! Контрольный!» Тот ничего не слышит, идет. Тогда он сам подскакивает, раз, раз, еще.
Что мне запомнилось, после каждого выстрела, мертвый он уже был, а еще вздрагивал. Он тело ногой толкнул, оно скатилось в могилу: «Закопать». Закопали. «Разойдись!» В течение пятнадцати минут никто не расходился. Мертвая тишина. Воевал он здорово, уважали его, знали, что румыны сожгли его семью. Мог ведь снисхождения просить, говорить, что случайно, нет…. После этого никаких эксцессов с местным населением у нас в бригаде не было» [88].
В настоящий момент не обнаружен достаточной статистический материал, чтобы оценить влияние партийной политики на уровень преступности среди советских военнослужащих. В ряде исследований фигурируют цитаты из отчетов военной прокуратуры, но они дают лишь общую численность всех видов преступлений, уголовные и политические[89]. Нет, сомнения, что отдельные случаи преступлений, включая изнасилования, были. Они упоминаются в документах и воспоминаниях, однако определить, сколь массовыми они были, основываясь на этих данных нельзя. В современных Соединенных Штатах в среднем приходится 30 изнасилований на 100 тысяч жителей. В одной только Восточно-Прусской операции участвовало уже около 1,6 миллиона советских военнослужащих, в Берлинской наступательной операции – 155 тысяч[90]. Даже если не делать поправку на возрастной и половой контингент этого вполне достаточно, чтобы набрать необходимое число статистически вероятных преступных эпизодов, достаточно большое для статьи, фильма или книги.
Косвенные данные говорят скорей о том, что эти преступления были все же не системой, а случайными проявлениями, которые определяли действия советской армии в Европе. Так, судя по ряду опросов современников войны в Венгрии случаи подобных преступлений известны по слухам или наблюдениям далеко не всем респондентам[91]. А часть свидетельств о таковых актах носят просто анекдотический характер: взять хотя бы историю про военный лагерь в Кечкемете, обитательницы которого ночами похищали окрестных жителей и насиловали их[92].
В Германии ситуация складывалась сложнее, чем в Венгрии и даже Австрии, где пропаганда еще могла манипулировать призывом «не смешивать австрийцев с немецкими оккупантами»[93]. В Германии уже не на кого было сваливать вину и отводить гнев красноармейцев от этнических немцев. По версии западных именно это привело к массовым изнасилованиям, как акту мести за преступления вермахта в Советском Союзе.
Но принять эту точку зрения трудно, хотя бы в силу того, что выбор изнасилований как способа мести представляется весьма сомнительным. Логика озлобленного человека, конечно, может проделывать весьма извилистый путь, но с точки зрения российского сознания той эпохи это более чем сомнительно. Большинство молодежи 1945-го еще так или иначе сообщалось с сельскими бытом и этикой, которая сурово осуждала сексуальное насилие. Например, в Тамбовской губернии по сообщениям Этнографического бюро «изнасилование женщин, безразлично возрастов и положения, по народным воззрениям считается самым бесчестнейшим преступлением. Изнасилованная девушка ничего не теряет, выходя замуж, зато насильник делается общим посмешищем: его народ сторонится, не каждая девушка решится выйти за него замуж, будь он даже богат»[94].
Представление о мести как сексуальной оргии скорей характерно для городской общественной психологии 1960-х годов. Как отмечал профессор-историк Р. Пайпс «пропитывающее» наш век насилие и «высвобождение» сексуальных фантазий приводит часто к тому, что «современный человек балуя свои садистские позывы проецирует их на прошлое»[95]. Человек с крестьянской психологией начала XX века скорей избил бы или покалечил обидчика, отнял бы собственность, чтобы компенсировать ущерб, но прибегнуть к изнасилованию подумал бы в последнюю очередь.
По ряду свидетельств основную проблему составляли именно имущественные преступления. Как сообщала военная прокуратура 1-го Белорусского фронта в апреле 1945 «не прекратилось еще и барахольство, заключающееся в хождении наших военнослужащих по бросовым квартирам, собирании всяких вещей и предметов и т. д.»[96]. Кто-то брал вещи для себя, кто-то «конфисковал» продукты для своей части, кто-то искреннее подбирал понравившиеся предметы с разрушенных домах считая их бесхозными. Сложность расследования таких преступлений в военное время, отсутствие свидетелей, возможности сопротивления и эмоционального контакта с жертвами делал этот вид преступлений особенно привлекательным для неустойчивых бойцов. К тому же следует учитывать, что на конец войны Германия была одной из самых богатых стран мира: за годы войны различным образом фашистское руководство только в виде финансовых выплат получило от оккупированных стран более 100 миллиардов марок[97]. Общая стоимость отчужденного имущества, включая культурные ценности, неизвестна. При этом население страны платило самые низкие военные налоги в мире, что позволило немцам обеспечить к концу войны высокий по мировым меркам уровень благосостояния.
Причем преступниками становились не только и не столько красноармейцы. Нельзя сбросить и со счетов поведение населения освобожденных территорий, за почти 6 лет оккупации у поляков накопилась значительная злоба против немцев. В частности сразу после окончания войны, летом 1945 года, польское правительство попыталось выселить всех этнических немцев за Одер, однако эта акция тогда была блокирована советскими войсками[98]. Позже Потсдамская конференция все-таки вынуждена была санкционировать массовые переселения немцев в Восточной Европе, когда стало ясно, что после ужасов гитлеровской политики добиться мирного совместного проживания немцев и коренного населения – невозможно.
Также большую проблему составляли освобожденные остарабайтеры. Они пережили максимум ужасов фашистской неволи, потеряли родных, пережили сильнейший психологический шок и зачастую фанатично стремились — мстить. Как сообщала прокуратура того же 1-го Белорусского: «Насилиями, а особенно грабежами и барахольством, широко занимаются репатриированные, следующие на пункты репатриации, а особенно итальянцы, голландцы и даже немцы. При этом все эти безобразия сваливаются на наших военнослужащих...»[99].
Освобожденные остарбайтеры, в том числе и советские, и узники лагерей представляли проблему и для войск западных союзников. Австралийский журналист Осмар Уайт вспоминал: «Лишь некоторым вырвавшимся из лагерей или бросившим работу удалось найти дорогу домой. Большинство скопилось во временных лагерях для беженцев, едва выживая за счет скудных пайков, реквизированных из местных запасов. Некоторые из переживших лагеря собрались в банды для того, чтобы рассчитаться с немцами. Малонаселенные районы, которые не пострадали во время боевых действий, нередко страдали от разбоя этих банд»[100].
Впрочем, ради справедливости следует сказать, что бывшие острабайтеры сами становились жертвами немецких банд уже после окончания войны. Так оперативное управление 2-го Белорусского фронта сообщало в штаб: «7 или 9 мая 1945 г. в районе Альтома вооруженная банда немцев напала на лагерь и убила 230 наших советских девушек и женщин. 8.5.45 г. банда немцев убила в лагере Нойгамма до 250 русских. Английские власти за последние дни стали принимать ряд мер, в частности: а) усилили охрану лагерей; б) призывали советских граждан не передвигаться в одиночку; в) в Гамбурге вывешено объявление за подписью английского коменданта, что за убийство англичан и русских будут приняты жесткие карательные меры вплоть до расстрела»[101].
Военное командование пытается принимать меры против барахольства военнослужащих. 22 апреля перед битвой за немецкую столицу Сталин издал приказ об «изменении отношения к местному населению». Военный совет 1-го Белорусского фронта тогда же издает приказ о реализации сталинской директивы, предписывающий прекратить деяния, которые можно охарактеризовать как превышение полномочий: «самовольное изъятие у оставшихся немцев их личного имущества», «самозаготовки продовольствия и мяса» и выселение хозяев из домов с целью размещения воинских частей. Насилие, оскорбления и убийства в приказе просто не упоминаются[102].
Военная прокуратура фронта в донесении генерал-майора Ясина не дает точных цифр, но оценивает общий уровень преступности следующим образом. «Если расстрелы немцев в настоящее время почти совсем не наблюдаются, а случаи грабежа носят единичный характер, то насилия над женщинами все еще имеют место». Однако число таких преступлений, видимо не столь велико, так как написавший отчет генерал-майор Ясин обещал: «5 мая я представляю Военному совету фронта очередную докладную записку по этому поводу, в которой дам подробный анализ всех фактов неправильного отношения к немецкому населению, которые будут зафиксированы за период с начала издания этих документов»[103]. Если бы обсуждаемых инцидентов было несколько сотен, это было бы просто невозможно. Точных цифр Ясин не приводит, но сообщает, что в каждом населенном пункте зафиксировано 2–3 подобных случая[104].
Илья Эренбург так объяснял в своих воспоминаниях это «прощение немцев»: « Русский человек добродушен, его нужно очень обидеть, чтобы он рассвирепел; в гневе он страшен, но быстро отходит. Однажды я ехал на «виллисе» к переднему краю — меня попросили среди пленных отыскать эльзасцев. Шофер был белорусом; незадолго до этого он узнал, что его семью убили немцы. Навстречу вели партию пленных. Шофер схватил автомат, я едва успел его удержать. Я долго разговаривал с пленными. Когда мы ехали назад, на КП шофер попросил у меня табаку. С табаком тогда было плохо, накануне раздобыв в штабе дивизии две пачки, я одну отдал водителю. «Где же твой табак?» Он молчал. Наконец ему пришлось признаться: «Пока вы разговаривали с вашими французами, фрицы меня обступили. Я спросил, есть ли среди них шоферы. Двое шоферов было, я им дал закурить. Здесь все начали клянчить... Одно из двух — или пускай их всех убивают, а если нельзя, так курить-то человеку нужно...»[105].
[48] R. F. Keeling Gruesome Harvest. P. 51.
[49] Р. Зульцман Пропаганда как оружие в войне. С. 536–537.
[50] Э. Бивор Падение Берлина. С. 37.
[51] И. Петров Неммерсдорф: между правдой и пропагандой // Великая оболганная война. Нам не за что каяться! Сборник. М.: Яуза, Эксмо, 2008. С. 339–342.
[52] Там же, с. 366–367.
[53] T. A. Bailey Marshall Plan Summer: An Eyewitness Report on Europe and the Russians in 1947. Stanford: Hoover Institution Press, 1977. P. 63.
[54] Цит. R. F. Keeling Gruesome Harvest. P. 55.
[55] Ibid. P. 54.
[56] Сайт «Organs of Gdansk».
[57] R. Conquest, J. E. Manchip, J. M. White What to Do when the Russians Come: A Survivor's Guide. New York, 1984. P. 177. Цит. Н. Н. Яковлев Война и мир по-американски: традиции милитаризма в США. М.: Педагогика, 1989. С. 80.
[58] N. Naimark The Russians in Germany. P. 133.
[59] См. R. McCormick. Rape and War, Gender and Nation, Victims and Victimizers: Helke Sander's BeFreier und Befreite // Camera Obscura, Volume 16, Number 1, 2001. P. 99–141.
[60] Цит. В.О. Богомолов Жизнь моя, иль ты приснилась мне?.. № 10, 2005. С. 32.
[61] Русский архив: Великая Отечественная: Битва за Берлин (Красная Армия в поверженной Германии). Т. 15 (4—5). М.: Терра, 1995. С. 207.
[62] Там же, с. 211.
[63] Д. С. Горчакова Изживая ненависть: советские люди на землях рейха // За что сражались советские люди? С. 553.
[64] Е. Ю. Зубкова Общество вышедшее из войны: русские и немцы в 1945 году // Другая Война: 1939–1945. М.: РГГУ, 1996. С. 435.
[65] П. Н. Кнышевский Добыча. Тайны Германских репараций. М.: Соратник, 1994. С. 32.
[66] Э. Бивор Падение Берлина. С. 7.
[67] См. И. Петров Неммерсдорф: между правдой и пропагандой. С. 355, 360. Петров считает, что часть сообщений о событиях в Неммерсдорфе верны, в частности в расстрел местных жителей у бомбоубежища. Там же, с. 324–325. Но лично мне представляются сомнительными сообщения единственной свидетельницы Г. Мешулат, что, получив при расстреле пулевое ранение в голову, она почти сутки пролежала без сознания в овраге на окраине села, пока не была подобрана немецкими солдатами. При такой травме гораздо более вероятной была бы смерть от потери крови.
[68] O. White Conquerors' Road: An Eyewitness Report of Germany 1945. Cambridge, 2003. P. 127.
[69] Э. Бивор Падение Берлина. С. 36, 42–43.
[70] Там же, с. 42–43.
[71] Опубликовано А. Якушевский «Мы стали жертвой заблуждения…» // Источник, № 3, 1995.
[72] Л. Фейхтвангер Москва, 1937.
[73] R. C. Allen The standard of living in the Soviet Union, 1928–1940 // Discussion Paper of Department of Economics University of British Columbia, No.: 97–18. August, 1997. P. 47–48.
[74] Цит. А. Р. Дюков За что сражались советские люди? С. 255–256.
[75] А. Жид Возвращение из СССР.
[76] А. Н. Толстой Я призываю к ненависти. М., 1941. С. 51.
[77] И. Эренбург Оправдание ненависти // Красная звезда, 26 мая 1942. Здесь и далее статьи этого автора приводится по: И. Г. Эренбург Война. 1941–1945. М.: ACT, 2004.
[78] И. В. Сталин О Великой Отечественной войне Советского Союза. М., 1950.
[79] И. Эренбург Говорят судьи // Красная звезда, 3 ноября 1944.
[80] Д. С. Горчакова Изживая ненависть. С. 549.
[81] Д. Д. Лелюшенко Москва-Сталинград-Берлин-Прага. Записки командарма. Издание 4-е, испр. М.: Наука 1987. Глава 7.
[82] РАВО: Приказы Народного комиссара обороны СССР (1943—1945 гг.). Т. 13(2—3). М.: ТЕРРА, 1997. С. 57.
[83] Там же, с. 237–238.
84Там же, с. 289–291.
[85] О. А. Ржевский «…Изменить отношение к немцам, как к военным, так и к гражданским» // Военно-исторический журнал, № 5, 2003. С. 31.
[86] Л. Н. Рабичев Указанное сочинение.
[87] S. Karner, B. Stelzl-Marx, Die Rote Armee in Österreich. S. 429.
[88] А. В. Драбкин Я дрался на Т-34. М.: Эксмо-Яуза, 2005. С. 98.
[89] Речь о часто цитируемой справке пересказанной в П. Н. Кнышевский Добыча. С. 120. В ней сообщается о 4184 офицерах осужденных трибуналами. Из них за должностные преступления – 1089, хищения – 548, хулиганство и «действия дискредитирующие звание» — 114.
[90] Россия в войнах XX века. Потери вооруженных сил. Под общей редакцией Г. Ф. Кривошеева. М.: Олма-Пресс, 2001.
[91] См. J. Mark Remembering Rape. P. 136, 148.
[92] Цит. Ibid. P. 140. По мнению автора этого свидетельства, оно «позволяет судить о варварстве оккупационных сил».
[93] S. Karner, B. Stelzl-Marx, Die Rote Armee in Österreich. S. 428.
[94] В. Б. Безгин Крестьянская повседневность (традиции конца XIX – начала XX века). Москва-Тамбов: Издательство ТГТУ, 2004. С. 183.
[95] Р. Пайпс Россия при старом режиме. Перевод с английского В. Козловского. М., 1993. С. 200–201.
[96] РАВО, т. 15, с. 245.
[97] Л. фон Крозиг Как финансировалась Вторая мировая война // Итоги Второй мировой войны. С. 429.
[98] С. А. Лукашанец Насильственное формирование новой этнической границы по Одеру и Нысе-Лужицкой: практическая реализация политического решения (1945 – 1949) // Новая локальная история. Выпуск 2. Новая локальная история: пограничные реки и культура берегов: Материалы второй Международной Интернет-конференции. Ставрополь, 20 мая 2004 г. – Ставрополь: Изд-во СГУ, 2004. С. 138.
[99] РАВО, т. 15, с. 246.
[100] O. White. Conquerors' Road. P. 106.
[101] РАВО, т. 15, с. 362.
[102] Там же, с. 232.
[103] Там же, с. 249.
104Там же, с. 229.
Продолжение следует..
Источник: actualhistory.ru
URL записи…По-моему, от русских ожидали все же большей жестокости. А они скорее просто грубы, да и то часто от безмерной усталости.
Джессика Редсдейл, американская журналистка, 10 мая 1045
Джессика Редсдейл, американская журналистка, 10 мая 1045
«С Востока пришли большевизированные монгольские и славянские орды, немедленно насиловавшие женщин и девушек, заражая их венерическими заболеваниями, оплодотворяя их будущей расой русско-германских полукровок...» [48]. Если читатель полагает, что приведенные строки взяты из какой-нибудь немецкой газеты конца Великой Отечественной, то глубоко ошибется. Эти строки взяты из книги, изданной в США в 1947 по мотивам слушаний в парламенте, посвященных действия Красной Армии в послевоенной Германии.
Тема изнасилований творимых на ее территории играла очень важную роль и в немецкой агитации. На последнем этапе войны пропаганда стран Оси делала основную ставку на запугивание населения ужасами возможного поражения, зверствами, которые учинят на их территории победители, если немцы не напрягут последних сил и не отбросят врага. Как признавали после войны немецкие пропагандисты, наибольшим успехом пользовалась агитация против русских: население было психологически подготовлено к образу по-звериному жестокого «недочеловека» и готово было поверить в любые преступления Красной Армии[49].
читать дальшеКанонический образ советских массовых изнасилований утвердился в Германии после боев за деревню Неммерсдорф, которая была вначале взята частями РККА, а затем снова отбита немцами, которые объявили, что нашли на улицах пострадавшего от боев селения множество жертв расправы русских. «Страх людей увеличивался по мере приближения канонады. Женщины Восточной Пруссии, несомненно, слышали о жертвах Неммерсдорфа. … В кинотеатрах Германии потом показали страшные кадры хроники, на которых были запечатлены шестьдесят две женщины и молодые девушки, изнасилованные и убитые советскими солдатами. Министерство Геббельса старалось получить как можно больше информации о подобных фактах, чтобы затем по максимуму использовать их в своей пропаганде. Собственно говоря, моральные аспекты такого рода событий Геббельса интересовали меньше всего — главное, чтобы все стали бояться прихода русских»[50] — пишет английский историк.
Следует отметить, что Бивор запутался в цифрах. По официальной немецкой версии опубликованной в «Фолькише Беобахтер» 62 – общая численность погибшего во время боев гражданского населения окрестностей города Гумбиннена. В самом Неммерсдорфе по немецким же данным погибло 26 человек: 13 женщин, 8 мужчин и 5 детей, во всяком случае ни о каких 62 «изнасилованных девушках и женщинах» и речи быть не может[51]. Игорь Петров сопоставляя только немецкие материалы о событиях в этом селении, смог доказать, что как опубликованная немцами фотохроника и минимум большинство сообщений об изнасилованиях пропагандистские фальшивки[52].
Интерес к теме изнасилований подогревала и западная пресса, впрочем, пока не по политическим соображениям, а желая угостить читателей «жаренными фактами». По свидетельству Томаса Бейли, американца, побывавшего в послевоенной Германии, сообщения журналистов откомандированных в страну больше напоминали судебную хронику. «Хорошим заголовком [для них] было изнасилование двух невинных немок сумасшедшим перемещенным поляком…»[53]- писал он в своих позднейших воспоминаниях.
Однако после войны, когда отношения между недавними союзниками стали ухудшаться и постепенно переходить в фазу «холодной войны» Запад попытался повторно использовать образцы немецкой пропаганды. В августе-ноябре в Конгрессе США проходят слушания посвященные «русским изнасилованиям» в Германии. В частности прозвучали, ставшие историческими слова о том, что в ряде деревень Померании «красные солдаты изнасиловали в первые недели оккупации всех женщин и девушек с 12 до 60 лет»[54]. Позже этот яркий образ «изнасилования ВСЕХ» продолжил свое шествие по страницам русофобской литературы и существует до сих пор.
В 1945-м оглашенные сообщения о массовых изнасилованиях быстро перекочевали на страницы прессы и оказались в центре внимания публики. Правда, при малейшем критическом рассмотрении многие из них не вызывали никакого доверия. Для примера приведу один случай подобной публикации. Киллинг со ссылкой на сообщение американской прессы приводит душераздирающие описание массовых изнасилований в Данциге (Гданьске), где «советские оккупанты» заманили немецких женщин в Кафедральный собор и там, играя на органе и звоня в колокольчики, насиловали их всю ночь»[55]. Сочиняя эту историю, журналист поступил несколько опрометчиво. В кафедральном соборе Гданьска, расположенном в районе Оливы, действительно есть орган, который одно время считался крупнейшим в Европе. Одна беда,— из-за этой самой уникальности во время боевых действий его частично демонтировали, и трубы вывезли на Запад. Пока трубы были в отъезде, кто-то украл консоль, так что орган был реставрирован сравнительно поздно и впервые заиграл только на Рождество 1945 года[56], а сама заметка о «музыкальном изнасиловании» датирована 6 декабря.
Впрочем, несмотря на все несуразности, образ Красной Армии насилующих всех на своем пути основательно закрепился в Западном сознании. Профессора Уайт, Мэнчип и Конквест (да, тот самый, автор книг о «голодоморе») в своей книге с рекомендациями американцам, как выжить после захвата Америки коммунистами, советуют всем женщинам «регулярно принимать противозачаточные таблетки, когда советская оккупация представляется вероятной или даже возможной»[57].
Такие исследователи как Норманн Наймарк [58] строят целые теории о том, какую коллективную психологическую травму нанесло вторжение восточным немцам, однако приведенные цитаты скорей позволяют считать, что «психологическая травма» была нанесена западной читающей публике, которая слишком уж полюбила образ «русских насильников». Между тем собственно немецкая национальная память содержит гораздо менее богатый материал, чем многим хотелось бы.
Как я уже указывал выше: если изнасилования были столь массовыми как описывают антироссийски настроенные авторы, то историки должны иметь сравнительно легкий доступ к свидетельствам очевидцев. Если изнасилована каждая 6 немка в восточных областях, то элементарный социологический опрос должен дать исследователям богатейшую статистику свидетельств о сексуальных преступлениях в конце войны. Между тем, если кто-то и прибегал к этому очевидному пути исследования, то ничего не нашел.
В указанном фильме «Освободители и освобожденные» авторы приводят 14 свидетельств немок, которых изнасиловали или пытались изнасиловать (двое), а также 3 женщин и 6 мужчин служивших в советской армии, многие из которых заявляли, что даже не слышали об изнасилованиях[59]. Это практически весь набор немецких свидетельниц, который стабильно фигурирует в соответствующей литературе на протяжении всей многолетней истерии вокруг «изнасилованной Германии». Они еще до выхода фильма были хорошо известны всем, кто занимался этим вопросом. Практически никто из них не был «найден» авторами фильма: все уже ранее выступали с воспоминаниями о «преступлениях советских солдат» в печати. Разумеется, я не хочу огульно все их обвинить в прямой лжи, хотя ни в одном из случаев нельзя исключать описанные выше возможные причины: легендирование неодобряемых обществом связей и нежелательной беременности, антикоммунистические и антирусские убеждения, сформировавшиеся под влиянием официальной пропаганды.
Сообщениям об изнасилованиях заставляет не доверять массовая истерия конца войны. Так советские документы сообщали: «...Немецкое население распропагандировано, что войска Красной Армии поголовно уничтожают все население, в том числе детей, стариков... В результате... немецкие солдаты и гражданское население стремятся уйти на запад, чтобы сдаться англо-американским войскам. Коренного немецкого населения в занимаемых районах осталось мало. В населенных пунктах, прилегающих к реке Одер, оно исчисляется единицами (женщины, старики)»[60].
Причиной этой пустоты была не планомерная эвакуацию, на которую гитлеровское руководство долго не могло решиться, а страх местных жителей перед захватчиками. Каждый из них слышал или хотя бы догадывался о том, что происходило на Востоке. Беседовал с фронтовиками, видел фотографии расправ, получал «трофейные» посылки с фронта. Теперь те, кто пострадал от действий его собратьев, пришли и в его дом. Благодаря этому фашистская «реклама» массовых изнасилований вызывала у немцев полное доверие и страх.
Лишь увидев, что красноармейцы не платят Германии той же монетой жители выходили из своих убежищ. «С приходом наших частей, спустя некоторое время, убедившись, что Красная Армия над населением не чинит расправ, жители возвращаются в свои дома, — сообщает одно из политдонесений. - В селе Ильнау утром 23 января было только два старика и старуха, к вечеру 24 января было уже более 200 человек». На улицах и в домах при встрече с советскими солдатами жители поднимали руки вверх. Старуха-немка из села Нацхармен удивленного говорила: «Уже прошло полдня, как пришли русские, а я еще жива»[61].
Гораздо больший вред населению наносили не реальные преступления советских солдат, а ужасы о них распространяемые нацистской пропагандой. Страх убивал вернее, чем оружие. Политотделы РККА доносили о массовых самоубийствах немцев перед вступлением в их города и села советских частей. Так близ деревни Зюбитц части РККА обнаружили сарай с телами 16 человек, 10 из которых были детьми. Все они покончили с собой в ожидании «нашествия варваров». Как сообщает донесение, самоубийцы, дожившие до прихода Красной Армии, отказывались от помощи, твердя: «Лучше умереть, чем жить с русскими»[62].
Позднее красноармейцы вспоминали и случаи, когда им самим приходилось спасать жертвы немецкого страха перед нашествием: «Вдруг, совсем рядом — выстрел из дома, у которого остановилась наша первая машина....Немецкий офицер застрелился из парабеллума, а в соседней комнате лежат женщина и двое малышей, изо рта идет пена. В дом бросился военфельдшер Королев. Велел нести из коровника молоко. Через 2 дня детишки стали поправляться. Женщина рассказала, что ее муж еще вчера вечером сказал: «Все кончено. Тебе и детям нельзя попасть в их руки». Когда услышал звук приближающихся машин, стал торопливо поить сына и дочку из стакана. Под дулом пистолета выпила отраву и жена, после чего потеряла сознание»[63].
Тяжелейшей травмой для немцев стало и само поражение Германии. Как бы жители страны ни относились к официальной идеологии, в стране за годы прошедшие под ее знаком были выработаны привычный жизненный уклад, устоявшиеся стереотипы, в конце концов, независимость страны и какие-то формы национальной гордости. Теперь же страна потерпела поражение в войне, ее восточная часть оккупирована теми, кого пресса недавно именовала «недочеловеками». Экономика страны разрушена, и все способы жизни так или иначе связаны с взаимодействием с оккупационными силами.
Для многих немцев это было огромным национальным и личным унижением, едва ли не худшим чем реальное изнасилование. Послевоенное общество немецкие историки характеризуют как общество катастрофы, отмечая всеобщую социальную апатию и неверие в возможность перемен к лучшему[64]. Крах старого мира и привычных представлений о нем отразился не только на самоощущении немцев, но и на их повседневной практике. По итогам уборки урожая 1945 года в Восточной Пруссии органы государственной безопасности сообщали, полную дезориентацию местного крестьянства: разрушение многополья и севооборота, захваты земель, и даже засорение полей сорными травами[65]. Казалось, люди потеряли всякую надежду на дальнейшую жизнь и ждут конца света со дня на день.
Массовая психологическая травма послевоенных жителей Германии, социальный кризис и наследие нацистской пропаганды стали благодатное почвой по развитию мифа о «советских преступлениях. Описания советских преступлений становятся необходимы вне зависимости от того сталкивалась ли человек с ними в действительности. Человек может описывать их со всеми подробностями, почерпнутыми из статей «Фолькише Беобахтер», послевоенных слухов и собственных фантазий, искренне считая, что он только чуть упрощает картину отказом от ссылок. Пройдя через очистительное горнило «научного анализа» эти сообщения превращаются в несомненные факты, внедряются в сознание читателей и отзываются новыми сенсационными сообщениями.
Такая трактовка многих сообщений об изнасилованиях тем более основательна, что этот социальный миф начал формироваться еще до победы советских войск сугубо на психологической основе. «По городу ходили слухи, правда не подтвержденные, что в районе зоопарка, темных углах вокруг станции метро, да и в самом парке Тиргартен, молодые девушки совокупляются с чужестранцами»,— сообщает Э. Бивор[66], описывая ситуацию зимы 1945 года. Позже образ «совокупления с чужестранцем» был развит и доработан на основе военной пропаганды и панических слухов и возник в законченном виде перед восхищенной западной публикой.
Это видно на многих примерах. Так анализируя послевоенные свидетельства о событиях в Немеррсдорфе, ставшие составной частью фашистского пропагандистского мифа, И. Петров обнаружил, что сообщенные в них факты никак не соотносятся между собой и даже с официальными утверждениями немецкой пропаганды. Указывая на избыточную красочность, маловероятную концентрацию очевидцев в Неммерсдорфе, отсутствие общих данных, исследователь приходит к выводу, что большинство конкретных фактов являются плодом фантазии авторов67.
Обилие недостоверных сообщений об изнасилованиях и преступлениях красноармейцев в конце войны стали проблемой даже для западной пропаганды. Читатели британских и американских газет вряд ли поверили бы, что «Красные варвары», умудрились изнасиловать столько народа. Американскому военному командованию пришлось даже выступить со специальным обращением к западным корреспондентам в Берлине, в котором они призывали критично относиться к «немецким историям о зверствах русских» и не тиражировать их «без проверки их достоверности»[68].
Советский взгляд
У нас в подразделении нет такого человека, который не потерял бы от немцев: у кого убиты на войне близкие, у кого немцы мать замучили, жену убили, у кого угнали родных на каторгу, а кто сам изранен — два-три раза.
Гвардии лейтенант Бяков, из письма в газету, 1944
Гвардии лейтенант Бяков, из письма в газету, 1944
Выдвигая гипотезы о причинах, по которым Красная Армия должна была учинять массовые изнасилования в Германии, западные авторы проявляют блестящую изобретательность. В частности Э. Бивор не ограничился ссылками на «русское пьянство», а указал и на подстрекательскую советскую пропаганду, и на «жестокость тоталитарной системы» и «негуманное обращения советских командиров со своими подчиненными», которые «парализуют гуманное отношение людей друг к другу», половые патологии у всех представителей советского общества, вызванных политикой власти в области сексуального просвещения[69].
Последнюю причину Бивор живописует просто блестяще: «Дело в том, что в 1920-е годы вопрос о сексуальной свободе активно обсуждался внутри коммунистической партии, однако в последующее десятилетие Сталин добился того, что советские люди стали считать себя живущими в обществе, где о сексе в принципе речи идти не может... Следствием подавления советским государством сексуальных желаний своих граждан стал так называемый «барачный эротизм», который, несомненно, был более примитивным и жестоким, чем самая убогая иностранная порнография. И на все это накладывалось бесчеловечное влияние пропаганды, которая окончательно подавляла все сексуальные импульсы у людей. Таким образом, большинство советских солдат не имели необходимого сексуального образования и просто не знали, как правильно обходиться с женщиной»[70].
Следует признать, что последний тезис меня весьма встревожил, потому что я и сам никакого специального сексуального образования не получал и даже не знаю, что под ним понимает Бивор. Конечно, у меня есть определенные суждения о том, как мужчине надлежит обращаться с женщиной, но, судя по прочитанному этого явно недостаточно. Следовательно и я подвержен этому страшному «барачному эротизму» и склонности к изнасилованиям? Или все-таки нет?
Теория Бивора имеет большую логическую прореху, вызванную тем, что всеобщая сексуальная патология советских граждан, видимо нигде кроме Германии 1945 года не проявилась. Скорей можно заключить, что в половом отношении русские той эпохи были весьма сдержаны, чему есть независимые подтверждения в виде отчетов СД о поведении советских остарбайтеров вывезенных с оккупированных территорий. половой жизни советских людей полученные немецкими властями на основе изучения остарбайтеров. Так отчет 1942 года сообщал: «В сексуальном отношении остарбайтеры, особенно женщины проявляют здоровую сдержанность. Например, на заводе «Лаута-верк» (г. Зентенберг) появилось 9 новорожденных и еще 50 ожидается. Все кроме двух являются детьми супружеских пар. И хотя в одной комнате спят от 6 до 8 семей не наблюдается общей распущенности.... Фабрика кинопленки «Вольфен» сообщает, что при проведении на предприятии медосмотра было установлено, что 90% восточных работниц в возрасте от 17 до 29 лет были целомудренными»[71].
Вообще СССР военных и предвоенных лет вовсе не был страной всеобщей патологической жестокости, какой он кажется Бивору и его коллегам после прочтения книг Солженицына и других сталинских противников. С точки зрения современных стандартов жизнь в Союзе 1930-х годов были крайне тяжела, но современниками, имевшими опыт отличный от нашего она воспринималась совершенно иначе.
Леон Фейхтвангер, побывавший в Советском Союзе в 1937-м, констатировал, что лояльное отношение советских граждан к режиму поддерживает улучшение условий жизни: «…яркий контраст между прошлым и настоящим заставляет забывать об этих лишениях. У кого есть глаза, умеющие видеть, у кого есть уши, умеющие отличать искреннюю человеческую речь от фальшивой, тот должен чувствовать на каждом шагу, что люди, рассказывающие в каждом углу страны о своей счастливой жизни, говорят не пустые фразы»[72].
Рассматривая данные последующих исторических исследований уровня жизни в сталинском СССР, мы должны признать верность наблюдений Фейхтвангера. Рост потребления советских граждан с 1928 по 1939 годы составил почти 27%, причем это коснулось не только продуктов питания, но и ряда потребительских товаров, производство которых был довольно проблемным вопросом в то время[73]. Интенсивность роста возрастала с каждым годом, что поддерживало у населения обоснованные надежды на лучшее будущее.
Да, в сравнении с современными стандартами жизнь в предвоенном и военном СССР была более чем скромной, но не следует забывать, что ситуация в соседних странах была не лучше. Советский Союз являлся местом устремлений очень многих граждан мира именно в силу лучших жизненных стандартов. В 1939-м управление пограничных войск Киевского округа доносило о проникновении в СССР через западную границу 7082 эмигранта только за две недели октября. Бежали преимущественно крестьяне пограничных селений спасаясь от репрессий и нищеты. По агентурным данным после замерзания рек в том же году на советскую сторону намеревались перейти целые селения[74]. Так румынскую границу перешел в частности будущий украинский писатель и литературовед Михаил Игнатюк, в тот момент простой крестьянский парень, который хотел получить в СССР образование.
Ограничения же политических свобод равно травмировали население гораздо меньше чем принято думать, во многом благодаря той самой лояльности, вызванной экономическим прогрессом. Андре Жид в своей критической книге «Возвращение из СССР» (1936) писал о советском единомыслии: «Впрочем, сознание людей сформировано таким образом, что этот конформизм им не в тягость, он для них естествен, они его не ощущают, и не думаю, что к этому могло бы примешиваться лицемерие»[75].
В общем-то на вымысле построена и теория и подстрекательской роли советской пропаганды в отношении немцев. Идеологическое отношение к Германии и немецкому народу на уровне пропаганды было сформулировано еще в первый год войны. Так А. Н. Толстой в 1941 году писал:
«Мы верим, что в Германии есть люди, которые в отчаянии от позора и стыда закрывают руками лицо, слушая о деяниях своих соотечественников. Деяния офицеров и охранников Гитлера, немецких солдат превосходят все нам известное из истории ужасов, зверств и кровавых массовых дел. Это не какие-нибудь единичные случаи садизма представителей германской расы, это поведение гитлеровской армии, воспитанной «для завоевания мира» и установления иерархии класса господ.
Чем мы ответим на фашистские зверства? Ненавистью, удесятеряющей наши силы и наше мужество в бою, грядущей победой над гитлеровскими армиями, разгромом их и уничтожением всей системы озверения человека, всей системы вместе с выродками рода человеческого, начиная с потрясучего и припадочного Гитлера. Мы уважаем Человека, мы бережем его, мы боремся за счастье Человека»[76].
Ему вторил Илья Эренбург: «Не о низменной мести мечтают наши люди, призывая к отмщению. Не для того мы воспитали наших юношей, чтобы они снизошли до гитлеровских расправ. Никогда не станут красноармейцы убивать немецких детей, жечь дом Гете в Веймаре или книгохранилище Марбурга. Месть — это расплата той же монетой, разговор на том же языке. Но у нас нет общего языка с фашистами. Мы тоскуем о справедливости. Мы хотим уничтожить гитлеровцев, чтобы на земле возродилось человеческое начало»[77].
Такой подход к антифашистской пропаганде следует признать официальным, так как его неоднократно озвучивал глава ВКП (б) И. В. Сталин. В своем приказе-поздравлении 23 февраля 1942 года он писал:
«Иногда болтают в иностранной печати, что Красная Армия имеет своей целью истребить немецкий народ и уничтожить германское государство. Это, конечно, глупая брехня и неумная клевета на Красную Армию. У Красной Армии нет и не может быть таких идиотских целей. Красная Армия имеет своей целью изгнать немецких оккупантов из нашей страны и освободить советскую землю от немецко-фашистских захватчиков. Очень вероятно, что война за освобождение советской земли приведёт к изгнанию или уничтожению клики Гитлера. Мы приветствовали бы подобный исход. Но было бы смешно отождествлять клику Гитлера с германским народом, с германским государством. Опыт истории говорит, что гитлеры приходят и уходят, а народ германский, а государство германское — остаётся.
Сила Красной Армии состоит, наконец, в том, что у нее нет и не может быть расовой ненависти к другим народам, в том числе и к немецкому народу, что она воспитана в духе равноправия всех народов и рас в духе уважения к правам других народов. Расовая теория немцев и практика расовой ненависти привели к тому, что все свободолюбивые народы стали врагами фашистской Германии. Теория расового равноправия в СССР и практика уважения к правам других народов привели к тому, что все свободолюбивые народы стали друзьями Советского Союза» [78].
Оба эти текста вошли в его книгу «О Великой Отечественной войне Советского Союза», впервые изданную в 1943 году тиражом 5,5 миллионов экземпляров. В годы войны она переиздавалась три раза общим тиражом 19 млн. экземпляров и была предназначена в первую очередь для бойцов РККА.
В действительно корни ненависти красноармейцев к немцам были не в военной пропаганде, а в том, что Красная Армия не по волшебству оказалась в Восточной Пруссии, но перед этим она прошла с боями по всей ранее оккупированной территории Советского Союза. Она знала о фашистских преступлениях не из статей Толстого и Эренбурга, а из собственного горького опыта. В «Красной звезде» в статье «Говорят судьи» приводит письма фронтовиков в редакцию. Они писали об ужасах фашистского нашествия, с которыми каждому из них пришлось столкнуться. Пытки, казни, уничтоженные семьи, сожженные деревни... Один из них, некто полковник Лопахин, опросили бойцов своей части: из 700 опрошенных у 685 от рук фашистов погиб кто-то из родственников [79].
Некоторые пи письма содержали даже угрожающе двусмысленные строки нотки: «Русские отходчивы, но память у нас крепкая. Скоро в Кенигсберге я вспомню Великие Луки. И зло мы уничтожим» — писал один из фронтовиков. Официальная пропаганда пыталась всячески ликвидировать устремления отомстить врагу на его территории, апеллируя к патриотизму военнослужащих. Еще в 1944 году в Москве прошел специальный слет представителей фронтовых комсомольских организаций, на котором выступил Калинин, призвавший участников убедить бойцов «уберечь честь Советского Союза» и «вести себя культурно, вежливо с населением»[80].
Аналогичные команды спускали и по линии военного командования. Как вспоминал командующий одной из армий 1-го Украинского фронта Д. Д. Лелюшенко: «Командирам соединений, частей и политическим органам в связи с этим военный совет армии дал указание об усилении бдительности и воинской дисциплины в отношении к местному населению, напомнил об интернациональной миссии воинов Красной Армии. Но этим вопросам среди воинов велась разъяснительная работа всеми командирами, политработниками, партийными и комсомольскими организациями. Короткие привалы во время дозаправки танков горючим, пополнения боеприпасами,— словом, каждая минута была использована для разъяснительно-воспитательной работы» [81].
Говорят документы
На немецкой земле мы остались советскими людьми.
Илья Эренбург, Красная звезда, 1945
Илья Эренбург, Красная звезда, 1945
Сталинское руководство прекрасно понимало опасность тех или иных эксцессов во время боевых действий, каждый такой факт мог быть использован и противником как орудие пропаганды во время войны и нынешними союзниками борьбе за раздел послевоенного мира. Из-за этого наравне с чисто боевыми РККА предстояло выполнить на территории Европы политические задачи: избежать конфликтов с местным населением, не допустить инцидентов компрометирующих СССР, восстановить на подконтрольных территориях нормальную жизнь.
Между тем, преступления против мирного населения со стороны отдельных солдат не были невозможными. Армии во всех странах мира формируются из молодых мужчин, которые традиционно являются наиболее криминогенной прослойкой общества, а в условиях же наступательной войны на чужих территориях крайне трудно обеспечить стопроцентный контроль над дисциплиной в частях. Быстрое передвижение подразделений, чужая территория и язык могут создать ошибочное ощущение безнаказанности у лиц склонных к правонарушениям.
Опасность проникновения в армию недостойных лиц возросла в период Великой Отечественной войны, когда из истощения людских ресурсов, на фронт были вынуждены брать практически всех. Первым делом проблемы возникали в тыловых военных округах, куда направляли наименее подготовленный во всех отношениях личный состав личный состав: приказ Народного Комиссариата Обороны 4 февраля 1943 года по Южно-Уральскому Военному округу обращал внимания на ряд случаев хулиганства со стороны местных офицеров. Приказ предписывал сократить судебно-следственную процедуру по имеющимся делам, чтобы ускорить сообщение о наказании виновников[82]. В январе 1944 года последовал аналогичный приказ по десантным войскам, подписанный лично Сталиным[83]. С мая того же года всем случаям грабежа и иным серьезным преступлениям, совершаемым военнослужащими, присваивался статус общеармейского ЧП, и о них надлежало докладывать лично заместителю наркома Василевскому[84]. 19 января 1945 года Сталин подписывает отдельный приказ, предусматривающий чрезвычайные меры по пресечению любых бесчинств на освобожденных территориях[85].
С одной стороны упомянутые документы позволяют заключить, что преступления военнослужащих составляли серьезную проблему, с другой стороны, если по случаю ограбления ларька на Урале НКО выпускает специальный приказ, это говорит об абсолютных масштабах явления как о сравнительно ограниченных.
До момента окончание войны практика поддержания порядка среди своих частей была уже отработана, наравне с патриотической пропагандой ставка делалась и на репрессивные меры. Глава советской оккупационной зоны в Австрии Иван Конев отдал приказ «воздерживаться от политики мести» и «принимать решительные меры ко всем случаям незаконных конфискаций и насилия». Фронтовая молва приписывала Коневу особую жестокость, в период командования 1-м Украинским фронтом, рассказывали о расстреле 40 солдат и офицеров перед строем[86]. Прямых документальных подтверждений этого факта у нас нет, но имеющимся материалам оккупационные власти в Австрии действительно требовали от трибуналов максимально часто применения смертной казни по делам о преступлениях против мирного населения[87].
Аналогичные жесткие меры применялись в Румынии. В. П. Брюхов вспоминает случай, когда один из офицеров его полка попытался изнасиловать румынскую девушку вместе с механиком своего танка, а когда та попыталась сбежать — застрелил ее.
«На следующий день приходят ее родители с местными властями к нам в бригаду. А еще через день органы их вычислили и взяли — СМЕРШ работал неплохо. Иванов сразу сознался, что стрелял, но он не понял, что убил. На третий день суд. На поляне построили всю бригаду, привезли бургомистра и отца с матерью. Механик плакал навзрыд. Иванов еще ему говорит: «Слушай, будь мужиком. Тебя все равно не расстреляют, нечего нюни распускать. Пошлют в штрафбат — искупишь кровью». Когда ему дали последнее слово, тот все просил прощения. Так и получилось — дали двадцать пять лет с заменой штрафным батальоном. Лейтенант встал и говорит: «Граждане судьи Военного трибунала, я совершил преступление и прошу мне никакого снисхождения не делать». Вот так просто и твердо. Сел и сидит, травинкой в зубах ковыряется. Объявили приговор: «Расстрелять перед строем. Построить бригаду. Приговор привести в исполнение». Строились мы минут пятнадцать двадцать. Подвели осужденного к заранее отрытой могиле. Бригадный особист, подполковник, говорит нашему батальонному особисту, стоящему в строю бригады: «Товарищ Морозов, приговор привести в исполнение». Тот не выходит. «Я вам приказываю!» Тот стоит, не выходит. Тогда подполковник подбегает к нему, хватает за руку, вырывает из строя и сквозь зубы матом: «Я тебе приказываю!!» Тот пошел. Подошел к осужденному. Лейтенант Иванов снял пилотку, поклонился, говорит: «Простите меня, братцы». И все. Морозов говорит ему: «Встань на колени». Он это сказал очень тихо, но всем слышно было — стояла жуткая тишина. Встал на колени, пилотку сложил за пояс: «Наклони голову». И когда он наклонил голову, особист выстрелил ему в затылок. Тело лейтенанта упало и бьется в конвульсиях. Так жутко было…. Особист повернулся и пошел, из пистолета дымок идет, а он идет, шатается, как пьяный. Полковник кричит: «Контрольный! Контрольный!» Тот ничего не слышит, идет. Тогда он сам подскакивает, раз, раз, еще.
Что мне запомнилось, после каждого выстрела, мертвый он уже был, а еще вздрагивал. Он тело ногой толкнул, оно скатилось в могилу: «Закопать». Закопали. «Разойдись!» В течение пятнадцати минут никто не расходился. Мертвая тишина. Воевал он здорово, уважали его, знали, что румыны сожгли его семью. Мог ведь снисхождения просить, говорить, что случайно, нет…. После этого никаких эксцессов с местным населением у нас в бригаде не было» [88].
В настоящий момент не обнаружен достаточной статистический материал, чтобы оценить влияние партийной политики на уровень преступности среди советских военнослужащих. В ряде исследований фигурируют цитаты из отчетов военной прокуратуры, но они дают лишь общую численность всех видов преступлений, уголовные и политические[89]. Нет, сомнения, что отдельные случаи преступлений, включая изнасилования, были. Они упоминаются в документах и воспоминаниях, однако определить, сколь массовыми они были, основываясь на этих данных нельзя. В современных Соединенных Штатах в среднем приходится 30 изнасилований на 100 тысяч жителей. В одной только Восточно-Прусской операции участвовало уже около 1,6 миллиона советских военнослужащих, в Берлинской наступательной операции – 155 тысяч[90]. Даже если не делать поправку на возрастной и половой контингент этого вполне достаточно, чтобы набрать необходимое число статистически вероятных преступных эпизодов, достаточно большое для статьи, фильма или книги.
Косвенные данные говорят скорей о том, что эти преступления были все же не системой, а случайными проявлениями, которые определяли действия советской армии в Европе. Так, судя по ряду опросов современников войны в Венгрии случаи подобных преступлений известны по слухам или наблюдениям далеко не всем респондентам[91]. А часть свидетельств о таковых актах носят просто анекдотический характер: взять хотя бы историю про военный лагерь в Кечкемете, обитательницы которого ночами похищали окрестных жителей и насиловали их[92].
В Германии ситуация складывалась сложнее, чем в Венгрии и даже Австрии, где пропаганда еще могла манипулировать призывом «не смешивать австрийцев с немецкими оккупантами»[93]. В Германии уже не на кого было сваливать вину и отводить гнев красноармейцев от этнических немцев. По версии западных именно это привело к массовым изнасилованиям, как акту мести за преступления вермахта в Советском Союзе.
Но принять эту точку зрения трудно, хотя бы в силу того, что выбор изнасилований как способа мести представляется весьма сомнительным. Логика озлобленного человека, конечно, может проделывать весьма извилистый путь, но с точки зрения российского сознания той эпохи это более чем сомнительно. Большинство молодежи 1945-го еще так или иначе сообщалось с сельскими бытом и этикой, которая сурово осуждала сексуальное насилие. Например, в Тамбовской губернии по сообщениям Этнографического бюро «изнасилование женщин, безразлично возрастов и положения, по народным воззрениям считается самым бесчестнейшим преступлением. Изнасилованная девушка ничего не теряет, выходя замуж, зато насильник делается общим посмешищем: его народ сторонится, не каждая девушка решится выйти за него замуж, будь он даже богат»[94].
Представление о мести как сексуальной оргии скорей характерно для городской общественной психологии 1960-х годов. Как отмечал профессор-историк Р. Пайпс «пропитывающее» наш век насилие и «высвобождение» сексуальных фантазий приводит часто к тому, что «современный человек балуя свои садистские позывы проецирует их на прошлое»[95]. Человек с крестьянской психологией начала XX века скорей избил бы или покалечил обидчика, отнял бы собственность, чтобы компенсировать ущерб, но прибегнуть к изнасилованию подумал бы в последнюю очередь.
По ряду свидетельств основную проблему составляли именно имущественные преступления. Как сообщала военная прокуратура 1-го Белорусского фронта в апреле 1945 «не прекратилось еще и барахольство, заключающееся в хождении наших военнослужащих по бросовым квартирам, собирании всяких вещей и предметов и т. д.»[96]. Кто-то брал вещи для себя, кто-то «конфисковал» продукты для своей части, кто-то искреннее подбирал понравившиеся предметы с разрушенных домах считая их бесхозными. Сложность расследования таких преступлений в военное время, отсутствие свидетелей, возможности сопротивления и эмоционального контакта с жертвами делал этот вид преступлений особенно привлекательным для неустойчивых бойцов. К тому же следует учитывать, что на конец войны Германия была одной из самых богатых стран мира: за годы войны различным образом фашистское руководство только в виде финансовых выплат получило от оккупированных стран более 100 миллиардов марок[97]. Общая стоимость отчужденного имущества, включая культурные ценности, неизвестна. При этом население страны платило самые низкие военные налоги в мире, что позволило немцам обеспечить к концу войны высокий по мировым меркам уровень благосостояния.
Причем преступниками становились не только и не столько красноармейцы. Нельзя сбросить и со счетов поведение населения освобожденных территорий, за почти 6 лет оккупации у поляков накопилась значительная злоба против немцев. В частности сразу после окончания войны, летом 1945 года, польское правительство попыталось выселить всех этнических немцев за Одер, однако эта акция тогда была блокирована советскими войсками[98]. Позже Потсдамская конференция все-таки вынуждена была санкционировать массовые переселения немцев в Восточной Европе, когда стало ясно, что после ужасов гитлеровской политики добиться мирного совместного проживания немцев и коренного населения – невозможно.
Также большую проблему составляли освобожденные остарабайтеры. Они пережили максимум ужасов фашистской неволи, потеряли родных, пережили сильнейший психологический шок и зачастую фанатично стремились — мстить. Как сообщала прокуратура того же 1-го Белорусского: «Насилиями, а особенно грабежами и барахольством, широко занимаются репатриированные, следующие на пункты репатриации, а особенно итальянцы, голландцы и даже немцы. При этом все эти безобразия сваливаются на наших военнослужащих...»[99].
Освобожденные остарбайтеры, в том числе и советские, и узники лагерей представляли проблему и для войск западных союзников. Австралийский журналист Осмар Уайт вспоминал: «Лишь некоторым вырвавшимся из лагерей или бросившим работу удалось найти дорогу домой. Большинство скопилось во временных лагерях для беженцев, едва выживая за счет скудных пайков, реквизированных из местных запасов. Некоторые из переживших лагеря собрались в банды для того, чтобы рассчитаться с немцами. Малонаселенные районы, которые не пострадали во время боевых действий, нередко страдали от разбоя этих банд»[100].
Впрочем, ради справедливости следует сказать, что бывшие острабайтеры сами становились жертвами немецких банд уже после окончания войны. Так оперативное управление 2-го Белорусского фронта сообщало в штаб: «7 или 9 мая 1945 г. в районе Альтома вооруженная банда немцев напала на лагерь и убила 230 наших советских девушек и женщин. 8.5.45 г. банда немцев убила в лагере Нойгамма до 250 русских. Английские власти за последние дни стали принимать ряд мер, в частности: а) усилили охрану лагерей; б) призывали советских граждан не передвигаться в одиночку; в) в Гамбурге вывешено объявление за подписью английского коменданта, что за убийство англичан и русских будут приняты жесткие карательные меры вплоть до расстрела»[101].
Военное командование пытается принимать меры против барахольства военнослужащих. 22 апреля перед битвой за немецкую столицу Сталин издал приказ об «изменении отношения к местному населению». Военный совет 1-го Белорусского фронта тогда же издает приказ о реализации сталинской директивы, предписывающий прекратить деяния, которые можно охарактеризовать как превышение полномочий: «самовольное изъятие у оставшихся немцев их личного имущества», «самозаготовки продовольствия и мяса» и выселение хозяев из домов с целью размещения воинских частей. Насилие, оскорбления и убийства в приказе просто не упоминаются[102].
Военная прокуратура фронта в донесении генерал-майора Ясина не дает точных цифр, но оценивает общий уровень преступности следующим образом. «Если расстрелы немцев в настоящее время почти совсем не наблюдаются, а случаи грабежа носят единичный характер, то насилия над женщинами все еще имеют место». Однако число таких преступлений, видимо не столь велико, так как написавший отчет генерал-майор Ясин обещал: «5 мая я представляю Военному совету фронта очередную докладную записку по этому поводу, в которой дам подробный анализ всех фактов неправильного отношения к немецкому населению, которые будут зафиксированы за период с начала издания этих документов»[103]. Если бы обсуждаемых инцидентов было несколько сотен, это было бы просто невозможно. Точных цифр Ясин не приводит, но сообщает, что в каждом населенном пункте зафиксировано 2–3 подобных случая[104].
Илья Эренбург так объяснял в своих воспоминаниях это «прощение немцев»: « Русский человек добродушен, его нужно очень обидеть, чтобы он рассвирепел; в гневе он страшен, но быстро отходит. Однажды я ехал на «виллисе» к переднему краю — меня попросили среди пленных отыскать эльзасцев. Шофер был белорусом; незадолго до этого он узнал, что его семью убили немцы. Навстречу вели партию пленных. Шофер схватил автомат, я едва успел его удержать. Я долго разговаривал с пленными. Когда мы ехали назад, на КП шофер попросил у меня табаку. С табаком тогда было плохо, накануне раздобыв в штабе дивизии две пачки, я одну отдал водителю. «Где же твой табак?» Он молчал. Наконец ему пришлось признаться: «Пока вы разговаривали с вашими французами, фрицы меня обступили. Я спросил, есть ли среди них шоферы. Двое шоферов было, я им дал закурить. Здесь все начали клянчить... Одно из двух — или пускай их всех убивают, а если нельзя, так курить-то человеку нужно...»[105].
[48] R. F. Keeling Gruesome Harvest. P. 51.
[49] Р. Зульцман Пропаганда как оружие в войне. С. 536–537.
[50] Э. Бивор Падение Берлина. С. 37.
[51] И. Петров Неммерсдорф: между правдой и пропагандой // Великая оболганная война. Нам не за что каяться! Сборник. М.: Яуза, Эксмо, 2008. С. 339–342.
[52] Там же, с. 366–367.
[53] T. A. Bailey Marshall Plan Summer: An Eyewitness Report on Europe and the Russians in 1947. Stanford: Hoover Institution Press, 1977. P. 63.
[54] Цит. R. F. Keeling Gruesome Harvest. P. 55.
[55] Ibid. P. 54.
[56] Сайт «Organs of Gdansk».
[57] R. Conquest, J. E. Manchip, J. M. White What to Do when the Russians Come: A Survivor's Guide. New York, 1984. P. 177. Цит. Н. Н. Яковлев Война и мир по-американски: традиции милитаризма в США. М.: Педагогика, 1989. С. 80.
[58] N. Naimark The Russians in Germany. P. 133.
[59] См. R. McCormick. Rape and War, Gender and Nation, Victims and Victimizers: Helke Sander's BeFreier und Befreite // Camera Obscura, Volume 16, Number 1, 2001. P. 99–141.
[60] Цит. В.О. Богомолов Жизнь моя, иль ты приснилась мне?.. № 10, 2005. С. 32.
[61] Русский архив: Великая Отечественная: Битва за Берлин (Красная Армия в поверженной Германии). Т. 15 (4—5). М.: Терра, 1995. С. 207.
[62] Там же, с. 211.
[63] Д. С. Горчакова Изживая ненависть: советские люди на землях рейха // За что сражались советские люди? С. 553.
[64] Е. Ю. Зубкова Общество вышедшее из войны: русские и немцы в 1945 году // Другая Война: 1939–1945. М.: РГГУ, 1996. С. 435.
[65] П. Н. Кнышевский Добыча. Тайны Германских репараций. М.: Соратник, 1994. С. 32.
[66] Э. Бивор Падение Берлина. С. 7.
[67] См. И. Петров Неммерсдорф: между правдой и пропагандой. С. 355, 360. Петров считает, что часть сообщений о событиях в Неммерсдорфе верны, в частности в расстрел местных жителей у бомбоубежища. Там же, с. 324–325. Но лично мне представляются сомнительными сообщения единственной свидетельницы Г. Мешулат, что, получив при расстреле пулевое ранение в голову, она почти сутки пролежала без сознания в овраге на окраине села, пока не была подобрана немецкими солдатами. При такой травме гораздо более вероятной была бы смерть от потери крови.
[68] O. White Conquerors' Road: An Eyewitness Report of Germany 1945. Cambridge, 2003. P. 127.
[69] Э. Бивор Падение Берлина. С. 36, 42–43.
[70] Там же, с. 42–43.
[71] Опубликовано А. Якушевский «Мы стали жертвой заблуждения…» // Источник, № 3, 1995.
[72] Л. Фейхтвангер Москва, 1937.
[73] R. C. Allen The standard of living in the Soviet Union, 1928–1940 // Discussion Paper of Department of Economics University of British Columbia, No.: 97–18. August, 1997. P. 47–48.
[74] Цит. А. Р. Дюков За что сражались советские люди? С. 255–256.
[75] А. Жид Возвращение из СССР.
[76] А. Н. Толстой Я призываю к ненависти. М., 1941. С. 51.
[77] И. Эренбург Оправдание ненависти // Красная звезда, 26 мая 1942. Здесь и далее статьи этого автора приводится по: И. Г. Эренбург Война. 1941–1945. М.: ACT, 2004.
[78] И. В. Сталин О Великой Отечественной войне Советского Союза. М., 1950.
[79] И. Эренбург Говорят судьи // Красная звезда, 3 ноября 1944.
[80] Д. С. Горчакова Изживая ненависть. С. 549.
[81] Д. Д. Лелюшенко Москва-Сталинград-Берлин-Прага. Записки командарма. Издание 4-е, испр. М.: Наука 1987. Глава 7.
[82] РАВО: Приказы Народного комиссара обороны СССР (1943—1945 гг.). Т. 13(2—3). М.: ТЕРРА, 1997. С. 57.
[83] Там же, с. 237–238.
84Там же, с. 289–291.
[85] О. А. Ржевский «…Изменить отношение к немцам, как к военным, так и к гражданским» // Военно-исторический журнал, № 5, 2003. С. 31.
[86] Л. Н. Рабичев Указанное сочинение.
[87] S. Karner, B. Stelzl-Marx, Die Rote Armee in Österreich. S. 429.
[88] А. В. Драбкин Я дрался на Т-34. М.: Эксмо-Яуза, 2005. С. 98.
[89] Речь о часто цитируемой справке пересказанной в П. Н. Кнышевский Добыча. С. 120. В ней сообщается о 4184 офицерах осужденных трибуналами. Из них за должностные преступления – 1089, хищения – 548, хулиганство и «действия дискредитирующие звание» — 114.
[90] Россия в войнах XX века. Потери вооруженных сил. Под общей редакцией Г. Ф. Кривошеева. М.: Олма-Пресс, 2001.
[91] См. J. Mark Remembering Rape. P. 136, 148.
[92] Цит. Ibid. P. 140. По мнению автора этого свидетельства, оно «позволяет судить о варварстве оккупационных сил».
[93] S. Karner, B. Stelzl-Marx, Die Rote Armee in Österreich. S. 428.
[94] В. Б. Безгин Крестьянская повседневность (традиции конца XIX – начала XX века). Москва-Тамбов: Издательство ТГТУ, 2004. С. 183.
[95] Р. Пайпс Россия при старом режиме. Перевод с английского В. Козловского. М., 1993. С. 200–201.
[96] РАВО, т. 15, с. 245.
[97] Л. фон Крозиг Как финансировалась Вторая мировая война // Итоги Второй мировой войны. С. 429.
[98] С. А. Лукашанец Насильственное формирование новой этнической границы по Одеру и Нысе-Лужицкой: практическая реализация политического решения (1945 – 1949) // Новая локальная история. Выпуск 2. Новая локальная история: пограничные реки и культура берегов: Материалы второй Международной Интернет-конференции. Ставрополь, 20 мая 2004 г. – Ставрополь: Изд-во СГУ, 2004. С. 138.
[99] РАВО, т. 15, с. 246.
[100] O. White. Conquerors' Road. P. 106.
[101] РАВО, т. 15, с. 362.
[102] Там же, с. 232.
[103] Там же, с. 249.
104Там же, с. 229.
Продолжение следует..
Источник: actualhistory.ru